Иммануил Великовский

Деген Ион Лазаревич

Профессор Кален тоже получил экземпляр статьи Пайн-Гапошкин. Он тоже потом сличил текст в «Рипортер» с размноженным на мимеографе первоначальным вариантом.

Он тоже заметил явную фальсификацию. Ему было обидно за доброе имя американской науки. Но еще обиднее было видеть, как незаслуженно оскорбляют его друга Иммануила Великовского — гуманиста в лучшем смысле этого слова, ученого, которым должно гордиться человечество. В разговоре с Великовским он старался приглушить терзавшую его обиду, умиротворить и успокоить друга.

— Ты должен набраться терпения — лет этак на десять. Уверяю

тебя, что буря постепенно утихнет.

— Десять лет терпеть подобные издевательства?

— Дорогой мой, тебе еще повезло. Десять лет — это только благодаря тому, что ты живешь в наше просвещенное и либеральное время. Во времена Джордано Бруно тебя бы просто сожгли на костре. А Коперник? Свою книгу он увидел уже на смертном одре. Сколько лет он не рисковал ее публиковать? Так что тебе ли жаловаться? К тому же, вероятно, ты не осознаешь, что ересь твоя больше, чем Коперника и Бруно.

Это я говорю вполне серьезно!

Великовский улыбнулся:

— О’Нейл тоже посоветовал мне набраться терпения на те же десять лет.

— Вот именно. Посмотри, сколько шуму ты наделал. Фактически ты заставляешь ученых пересмотреть их позиции в различных областях знаний. Кому только ты не портишь кровь? Шутка ли, придти и сказать: «Господа ученые, все, что вы сделали и делаете, неверно, потому что сделано на ложной основе».

— Перестань, Гораций, даже в шутку не говори подобного. Ведь ты знаешь, как бережно я отношусь к наследию ученых, как я ссылаюсь на научные достижения моих предшественников. Как правых с моей точки зрения, так и неправых…

— Эх, Великовский, Великовский! Когда бы ни родились ученые твоего калибра, они рождаются слишком преждевременно. Но слава Господу, что рождаются! И спасибо Господу, что я имею честь быть другом одного из них.

— Нет, Гораций, это я должен благодарить Всевышнего за то, что он меня свел с таким человеком, как ты…

В тот же день Тед Теккерей отправил профессору Шапли очередное письмо.

«10 апреля 1950 г.

Дорогой Харлоу:

Я отложил ответ на твое письмо от 8 марта до тех пор, пока смог тщательно проверить некоторые материалы, относящиеся к твоему письму, а также проверить обстоятельства, при которых они были написаны.

Ты ссылаешься на „Саенс Нью-Летер“ и журнал „Тайм“, как свидетельства неблагоприятного отношения к работе д-ра Великовского, совпадающие с твоим, но, если я не ошибаюсь, есть абсолютно точные свидетельства, что главным инспиратором этих враждебных взглядов является д-р Харлоу Шапли из обсерватории Гарвардского университета!

Ты замечаешь, что ничего не пишешь лично по поводу д-ра Великовского или Лараби, и что, фактически, единственной острой реакцией было твое письмо ко мне».

Теккерей пишет, что не только статья Пайн-Гапошкин была инспирирована Шапли, но его два письма в компанию «Макмиллан» «были такими шипящими, что, в сравнении с ними, твои письма ко мне могут показаться приветливыми».

«Я не сомневаюсь, что многие группы, включая группу гарвардских профессоров, которые не невоспитанны, безрассудны или глупы, цитируя тебя и соглашаясь с тобой по этому поводу, — придерживаются взглядов, совпадающих с твоими; но я был бы удивлен, обнаружив, что они пришли к своему заключению абсолютно независимо от беседы с тобой».

Теккерей пишет, что его озадачивает и приводит в уныние одно обстоятельство: все эти взгляды были высказаны, статья Пайн-Гапошкин была написана, когда никто из них не читал ни рукописи, ни книги. Он удивлен абзацем, в котором Шапли пишет, что Вице-президент Американского астрономического общества пожелал послать протест компании «Макмиллан», а Шапли, мол, выступил против этого, поскольку «свобода публиковать является основной свободой». Не вице-президент, а именно Шапли самыми энергичными выражениями пытался воздействовать на издательство, чтобы не дать опубликовать книгу Великовского.

«Не будешь ли ты любезным убедить меня, что эти данные не соответствуют истине; а если нет, дай мне знать, как это примирить с абзацем из твоего письма от 8 марта, и не дашь ли ты мне копии твоих писем издательству».

Теккерей пишет, что в этой переписке у него есть минимум одно преимущество не только перед Шапли, но и перед Гапошкин, — он внимательно прочитал книгу, а они этого не сделали. Он показывает, как в связи с этим Гапошкин в своей статье в «Рипортер» написала чушь и ложь по поводу вавилонских таблиц, описывающих Венеру.

«Все это показывает, что ты и миссис Гапошкин предприняли обширные и успешные попытки подавить книгу и повредить ей заявлениями, не подтвержденными текстом книги. К этой же категории относится заявление Гапошкин о том, что Великовский путает Овидия и Гесиода. Она путает…»

Существует еще одно дело, которое крайне удивляет Теккерея. Он информирован, что Этвотер уволен с должности куратора за его мягкую поддержку Великовского.

Возможно ли, что реакция Шапли привела к этому решению?

«Я с интересом заметил, что ты считаешь себя повторением прецедента некоего Галилея; но я сомневаюсь, поймешь ли ты справедливость моего замечания о том, что тезис Галилея опережал науку его времени. Я подумал, что было бы справедливее, если бы д-р Великовский сослался на Галилея, как на прецедент!

Искренне Тед.»

30. ЛЕКЦИЯ В КОЛУМБИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

Вторая по величине аудитория Колумбийского университета — театр Харкнеса — 9 мая 1950 года была заполнена до предела. Люди стояли у стен и сидели в проходах, толпились в вестибюле у открытых дверей, стараясь увидеть и услышать, что происходит в зале.

Иммануил Великовский, приглашенный Английским обществом выпускников Колумбийского университета, читал лекцию о находках, подтверждающих теории, изложенные в «Мирах в столкновениях». Он демонстрировал уязвимость доктрины об эволюции.

Когда Великовский закончил лекцию словами «могут пройти многие годы, прежде чем моя теория станет текстом учебников», аудитория отреагировала громом аплодисментов, хотя, безусловно, она не состояла на сто процентов из последователей Великовского, или ставших его сторонниками в результате лекции. А затем началось то, что студенческая газета «Коламбиа спектейтор» на следующий день назвала фейерверком. Посыпались вопросы, на которые Великовский отвечал еще с большим блеском, еще более интересно, чем излагал материал лекции.