Иммигрантские Сказки
Шрифт:
К тому времени Катя вынырнула из очереди, так и не дойдя до кассы. Она стояла в углу почтового отделения с телефоном в одной руке и стопочкой открыток в другой.
– О чем вы хотели попросить меня?
– О том, чтобы вы никогда больше не разговаривали с Клариссой без моего разрешения, – четко сказал голос.
– На каком основании?
– На том основании, что я ее адвокат. И я имею право решать, с кем ей говорить, с кем нет.
– И что, все, кто с ней говорит, говорит с ней только через вас? Все, кто звонил Клариссе, сначала звонили вам?
Голос рассмеялся.
– Вы
Катя вернулась в очередь, за это время в нее встала еще пара человек, но это было неважно. Медленно двигаясь к кассе, Катя на автомате, не вполне осознавая, что делает, влезла в список звонков в мобильном и сохранила последний входящий под именем «Генри Гольцман». После этого она спрятала телефон, выровняла стопку открыток и достала из кармана мелочь на марки.
Когда она тремя минутами позже вручала мелочь кассирше со словами «Just a few postcards, please», телефон снова зазвонил и на экране высветилось «Генри Гольцман».
– Еще тридцать ваших секунд, Екатерина, – сказал Гольцман, – совсем забыл сказать кое-что необходимое.
– Слушаю вас.
– Если у вас возникнут какие-либо вопросы о деятельности Клариссы и ее компании, можете звонить мне в любое время, я с радостью вам все разъясню.
– Знаете… – сказала Катя, высыпав всю мелочь кассирше, машинально сунув туда же, в окошко кассы, открытки и отойдя оттуда, не в силах далее коммуницировать, – у меня сначала были к вам вопросы…
– Какие же? – поинтересовался Гольцман.
– Но они были сначала. А теперь их у меня нет, – сказала Катя и повесила трубку.
Жена Зюлькина, Регина, тоже сразу ответила. Она ждала звонка, знала, что ее будет беспокоить газета по поводу Славы («кто ей сказал?»). И ей почти нечего сказать прессе, кроме того (она очень быстро вышла на крик, сначала, первые секунды говорила тихо и взволнованно, вскоре почти кричала, и было слышно, что она сейчас заплачет), что Славка хороший парень, просто с ним стало невозможно жить, он с принципами, и он хочет всех похоронить под этими своими принципами, сначала с ним были вежливы, ему вежливо (всхлип) сказали, что не надо ничего писать. Просто. Не надо. Ничего. Писать (пауза). Но он продолжил, и они взъелись, и мне звонила эта Клара, черт ее разберет, что за тетка, и этот мальчик, их юрист, мне тоже звонил, он спрашивал, здоров ли мой муж психически, но я что? Я знаю, что он был здоров, и вообще он нормальный парень был, и я любила его очень, и люблю его… очень… (дышит) извините, я не то говорю. Мы не развелись официально, просто я сняла отдельную квартиру, я не могу с ним с тех пор, как вся эта история началась, и я сказала тому мальчику, что он болен, потому что – а что я еще скажу? Что он здоров как бык и сознательно вредит бизнесу? Я не могу этого о нем сказать, потому что так-то он человек хороший. Был. Или есть. Поймите меня, пожалуйста, и я вас прошу, не надо про меня писать, про меня нечего писать, я ничего из себя не представляю, я простая женщина из Квинса, я не хочу в этом участвовать, не хочу, не хочу, простите.
Катя тоже дышит в трубку и думает тем временем о том, что между вдовой Гольцман и теми, другими (вот они, в трубке) иммигрантами пролегла огромная классовая черта, средневековый ров, в котором уже плавает много трупов, ров, бог знает когда образовавшийся, зато мы знаем, как возникший. Пожалуй, только костюмы их сближали, все они носили костюмы, и Зюлькин их носил – хотя про ширинку все мы помним, как помним и то, что классово более близкие к Зюлькину костюмов не носят, не имеют.
Потом, уже ближе к вечеру, звонит Яков, и у него мягкий, веселый голос, и он курит – слышно, как затягивается.
– Как дела? Трудимся?
– Трудимся.
– Когда будет текст?
– Сегодня.
– Сегодня уже поздно. Присылайте, я завтра утром почитаю.
Отправив текст и наглотавшись снотворного, Катя долго смотрела в стену, а потом незаметно отключилась.
Утром Яков позвонил и ровно, спокойно, не спеша, как он привык, сказал ей: «Катя, я почитал. Все хорошо. Даю трубку Марии, она хочет сказать вам кое-что».
Голос у Марии был низкий, по-русски она говорила с ощутимым акцентом, но при этом грамотно и бегло, что производило довольно странный аудиоэффект.
– Кать, я Мария, лоер, – скороговоркой начала она, – номер с вашим текстом выходит послезавтра утром, и как лоер я прошу вас после выхода статьи не брать звонки с незнакомых номеров, не брать звонки из офиса Гольцман, не брать звонок Генри Гольцмана, не брать звонок агента Петра, не брать звонки Айгуль, Шевченко, Геннадия и других жертв, показания которых есть в статье, звонки самого Зюлькина брать также нежелательно.
– А….
– Стойте, я не закончила. Если вам все-таки позвонят, и если вы все-таки возьмете трубку, и если тот, кто будет на телефоне, начнет что-то говорить о вашей статье, не-важ-но-что-он-бу-дет-го-во-рить (эту строчку она произнесла как киношный робот), вы отвечаете, что не несете ответственность за содержание текста…
– Погодите…
– Катя, слушаем до конца. Вы не несете ответственности за содержание текста, за него несет ответственность юридическая команда издания «Древо жизни», и именно с ней эти люди должны говорить в дальнейшем. Все. Вот то, что вы должны им сказать.
– А если они будут писать? Не звонить, писать мне?
– Не отвечайте, сохраняйте все скриншоты.
До чего идиотская история – покупать газету, чтобы прочесть там собственную статью, пахнет нарциссизмом; дело, однако, в том, что пункт продажи газет ближе к Катиному дому, чем редакция, потому газета все же куплена. Яков Житомирский выпустил текст полностью, он занял весь разворот, правок почти не было, все выглядело так же, как выглядел отправленный тем вечером в редакцию Катькин текст. Подробно изложенная история Зюлькина, номер кейса, график судебных заседаний, показания других жертв агентства, прямая речь коллеги миссис Гольцман, Петра Белоцерковского, владельца агентства по трудоустройству «Москва Златоглавая», стенограмма диалога автора материала с самой Гольцман и ее сыном, адвокатом агентства. Все там было. Ничего не срезали. Все оставили. Нормально так. Статью в тот же день перепечатал русский новостной портал, затем какой-то добрый самаритянин разместил на американском сайте перевод на английский (у Кати остались неподтвержденные подозрения, что самаритянами были Житомирский и Маша, все было проделано чисто, со ссылкой и благодарностью «Древу Жизни»), телефон Катя отключила, и компьютер отключила, кому надо – напишут на емейл, Житомирский не станет звонить, Катя его немного знает, она села в кухне с пачкой сигарет и стала молча курить одну за другой, потом вспомнила, что у нее где-то валяется старый мп3-плеер, а там есть кое-что, и Прокол Харум там вроде был, и Пинк Флойд был, и старый, то есть нормальный, Роллинг Стоунз там был, дай-ка я его найду, подумала Катя и потушила сигарету. Пошла искать.
Она включила телефон через сутки, а если аппарат выключен, входящие звонки, совершенные в данный период, не отображаются. Голосовой почты тоже не было, емейлов не было, было три смски. Одна была от Житомирского, там была просьба уточнить домашний адрес, чтобы бухгалтер смог прислать чек в конце следующей недели, вторая была от Зюлькина, длинная, извилистая, подобострастная, там было спасибо, спасибо и спасибо, но что за странный человек этот Зюлькин, не хотелось Кате ее читать, это что-то сакральное было, что-то чакровое, кармическое, энергетическое. И была смска от Петра Белоцерковского из агентства «Москва Златоглавая»: «Не думал, что у вас хватит яиц. Ну хоть не переврали, и на том спасибо. Звоните, когда понадобится работа».