Император и Сталин
Шрифт:
— Вы хотите меня уязвить, князь? — сдвинул брови генерал.
— Никак нет, Дмитрий Фёдорович, — картинно поднял руки полковник. — Лично я, как антиутопист, заявляю о вполне серьёзной философской подоплёке употребляемых мной терминов и, главное, об исходной близости наших воззрений, которые расходятся в сущей мелочи. Общая идея утопии: исходно люди — аморальные, эгоистичные, жадные, ленивые животные. Их следует перевоспитать в «новых людей» — моральных, альтруистичных, трудолюбивых. Исчезнут социальные пороки — и будет всем счастье.
Собственно, марксисты говорят о том же. Только приплетают сюда ещё классы, рассказывая, что только из
В одном утопия и антиутопия совпадают в оценке человека: люди — аморальные, эгоистичные, жадные, ленивые животные. Утопия и антиутопия едины в одном: вследствие человеческой порочности, благополучное общество не может быть построено из них. Утопия и антиутопия спорят лишь по вопросу возможности выдрессировать людей до ангелоподобного состояния, при котором настанет социальное счастье. Утопия отвечает: да, можно воспитать нового человека. Антиутопия отвечает: нет.
— Мрачноватую картинку вы нарисовали, князь, — отложив перо, вступил в разговор Зубатов, — хоть прямо сейчас ложись и помирай.
— Ну, зачем же так пессимистично, дражайший Сергей Васильевич? — моментально среагировал Луговкин, не отводя, тем не менее, глаз от генерала и, как будто, обращаясь только к нему. — Господь терпел и нам велел. Не надо было рвать запретный плод в Эдемском саду. А после грехопадения, чего уж тут… пользуемся тем, что имеем. Просто реально надо смотреть на жизнь… Вот тогда и окажется, что пессимист — это информированный оптимист, не так ли, господин Трепов?
Обер-полицмейстер Москвы, генерал-майор Дмитрий Фёдорович Трепов опять поморщился. Тон полковника, высокомерно-снисходительный, ему решительно не нравился. Но логика в его словах была, поэтому он решил не прерывать разговор, тем более, что отпускать такого начитанного собеседника было неправильно без понимания — зачем такая словоохотливость и откуда — информированность?
— Система, которую строит Зубатов вместе со мной и, в сущности, по моей инициативе — это не утопия, потому что результаты её можно ощутить и даже потрогать, — испытующе глядя на Луговкина, начал генерал, тщательно подбирая слова. — Это реальная попытка поднять социальное положение рабочего класса в Москве. Мы идём к нашей цели тремя путями: поощряем устройство рабочими профессиональных союзов для самозащиты и отстаивания их экономических интересов; организуем лекции по экономическим вопросам с привлечением знающих лекторов; распространяем дешёвую и здоровую литературу. Стараемся поощрять самостоятельность, умственное развитие и стремление к бережливости. Результаты — самые хорошие. До введения системы Зубатова Москва клокотала от возмущений; при моём режиме рабочий увидел, что симпатии правительства на его стороне, и что он может рассчитывать на нашу помощь против притеснений предпринимателей. Раньше Москва была рассадником недовольства, теперь там — мир и благоденствие.*
— Браво, Дмитрий Фёдорович! — уже без всякой иронии, глядя в глаза Трепову, произнёс Луговкин. — «Мир, благоденствие и довольство» — это достойный результат для любого государственного деятеля. И все же, я, наверно, совершенно испорчен
— Мы вполне можем ошибаться, — опять подал голос Зубатов. — Но ничего не делать — это тоже не выход. Пытаться исключить из метода проб и ошибок вторую часть — тоже большая ошибка. Мы пытаемся упростить отношения народа и власти…
Луговкин, наконец, удостоил Зубатова взглядом и грустно улыбнулся…
— Да-да, понимаю, но как-то так получается, что сложности обычно начинаются там, где пытаются что-нибудь упростить…
— Вы, князь, представляете собой чрезвычайно интересный образец консерватизма, — покачал головой Трепов, — можно сказать, воинствующий ретроград.
— Если бывают пламенные революционеры, то почему бы не быть пламенным консерваторам? — пожал плечами Луговкин. — Смыслы теряются при нахождении истины. Я же хотел только с грустью отметить, что если правда сладкая, значит, скорее всего, её подсластили ложью…
— Князь! Перестаньте раскачивать лодку, нашу крысу уже тошнит, — бесцеремонно вмешался в разговор молодой поручик с зачёсанными назад чёрными, как смоль, волосами и усиками, едва прикрывающими по-детски припухлую верхнюю губу. Он с двумя такими же, как он, молоденькими офицерами, подошёл к увлечённым дискуссией. Полковник, таким образом, оказался в кольце жандармов с отличительными знаками московского управления.
— О! — почему-то не оскорбился, а даже обрадовался Луговкин. — Смелость, с которой вы влезаете в разговор, выдаёт в вас настоящего энтузиаста своего дела… Если не ошибаюсь, господин Спиридович в сопровождении господ Ратко и Герарди? То есть, звёзды московского управления, переведённые Его Императорским Величеством в особое управление лейб-жандармерии, все в сборе?
— А что вам известно про управление? — прищурился бдительный Ратко. — Ваша фамилия разве есть в списках?
— Нет-нет, — замахал руками полковник — меня там нет и, честно говоря, не стремлюсь, ибо, простите, не верю в тушение пожара керосином. И знаю я ровно столько, сколько об этом говорят в нашем клубе, — князь картинно обвёл рукой помещение управления. — И я буквально вынужден просить вас, господа, за своего племянника, человека в высшей степени душевного и порядочного, но горячего до невозможности и радикального до неприличия. Он определился корнетом в Павлоградский лейб-гусарский полк, но, боюсь, гвардейская жизнь несовместима с его характером, а протежировать в своё управление не могу по причине полного мировоззренческого несовпадения… Молодой человек считает меня, своего дядю, держимордой и душителем свободы, а вот либеральные методы, наверняка, сделают его вашим горячим поклонником…
Трепов оттаял. Господи, сколько танцевальных «па» ради обычной протекции. Нет, всё-таки, профессиональная деформация — страшная вещь. Сам себя подозревать начнёшь.
— Конечно, полковник, конечно. Сегодня мы возвращаемся в Москву и до конца года каждый день расписан буквально по минутам. А вот сразу после Рождества — милости просим…
– ---------
(*) Реальные слова Трепова в разговоре с английским публицистом Стэдом, переданном самим Стэдом в «Review of Reviews»
Там же, накануне