Император Мэйдзи и его Япония
Шрифт:
Воду для первого купания брали из колодца и смешивали ее с водой из главной реки Киото – Камогава. Младенец спал головой к югу или к востоку, его изголовье охраняла пара собак из папье-маше. Между псами находился нож-оберег, деревянная кукла, предназначением которой было «впитывать» дурные флюиды, не давая им добраться до ребенка. Кроме того, в комнате находились две сушеных рыбы «канагасира» («твердая голова») и два ведра – одно с рисом, другое – с синими камнями. Зерна риса были обернуты в серебряную фольгу. При каждом перемещении младенца перед ним разбрасывали эти зернышки для того, чтобы разогнать злых духов. На ведре с рисом были закреплены два белых шнура. Каждый раз, когда младенец чихал, на шнуре завязывался узел. Так продолжалось семь дней. Считалось, что чем больше узлов, тем больше лет суждено прожить ребенку.
Весь этот ритуальный антураж устраивался под руководством Цутимикадо Харэо (1827–1869), наследственного
Считалось, что род императоров ведет свое происхождение от богини солнца Аматэрасу. Поэтому по случаю рождения принца его дед Тадаясу сложил:
Чудо случилось — Радуюсь, что у меня Внук богини, С неба светящей, Народился сегодня.В то время сложение стихов было нормальным способом высказывания. На право «настоящего» придворного мог претендовать только тот человек, который обладал соответствующими навыками.
Плаценту удалось захоронить не сразу. Согласно прорицанию, первые три дня после рождения были признаны неблагоприятными. Следующий день пришелся на смену «малого сезона» (в году их насчитывалось 24) – тоже неудачное время. На шестой день у младенца полагалось сбривать на голове пушок и нарекать его именем, а на седьмой день проводилась поминальная служба по покойной сестренке Сатиномия. В общем, завершить обряд и избавиться от плаценты удалось лишь на десятый день.
Император Комэй увидел своего сына только по прошествии месяца. Именно такой срок полагался младенцу для того, чтобы очиститься от скверны, вызванной родами. Мать с сыном уселись в паланкин, их сопровождала процессия в несколько десятков человек. Путь оказался долгим – восемь человек понесли паланкин ко дворцу кружным путем, предписанным прорицателем. На лбу Сатиномия был выведен красным иероглиф «собака», который должен был охранять его.
Комэй одарил сына амулетами и игрушками. Принц не остался в долгу – от его имени император получил 100 золотых монет, превосходную бумагу, водоросли, сушеного леща, бутылку сакэ и свежую рыбу, которая была возложена на алтарь во дворцовом синтоистском святилище. После этого Сатиномия «пожелал» вернуться в материнский дом.
Именно так описывает летопись «Мэйдзи тэнноки» первое свидание между отцом и сыном. Она не делает скидки на нежный возраст сына, который предстает как человек, который в состоянии управлять своим поведением и от рождения знает, что следует преподнести своему отцу [7] .
В соответствии с древними установлениями ребенок императора воспитывался не во дворце, а в материнском доме. Однако сама мать, как и было положено даме на государевой службе, большую часть времени проводила во дворце. Главной воспитательницей младенца стала его прабабка Накаяма Цунако. К этому времени она уже обрила голову и стала буддийской монахиней, но когда ей приходилось «выходить в свет», надевала парик.
7
Описание первых дней жизни будущего императора Мэйдзи и связанных с этим событием ритуалов см.: Мэйдзи тэнноки. Токио, 1967. Т. 1. С. 2–27; Keene D. Emperor of Japan. P. 10–14.
Жизнь в Киото текла размеренным и изолированным от внешних событий чередом, но на самом деле появлялось все больше свидетельств того, что в самом скором времени этому спокойствию настанет конец.
24 июля парусник «Князь Меньшиков» доставил в порт Симода семерых потерпевших кораблекрушение японских рыбаков. Корабль принадлежал российско-американской полугосударственной торговой компании. Пользуясь случаем, она хотела установить торговые отношения с Японией.
Когда «Меньшиков» бросил якорь, его буквально облепили японцы, желавшие осмотреть корабль. Они твердо знали: как только появятся чиновники, зевак мгновенно прогонят. Так и получилось. Торговых отношений завязать также не удалось, морякам запретили сходить на берег. Более того – власти настолько не желали никаких контактов с внешним миром, что даже отказались принять своих соотечественников. Капитан высадил их на берег в пяти милях от Симода.
Осенью голландцы известили сёгунат, что в следующем году следует ожидать прибытия в Японию американских кораблей. Это была неприятная новость, но голландцы и раньше предупреждали о предполагаемых визитах англичан, а те так и не добрались до Японии. Будоражить общественное мнение лишний раз не хотелось. Может быть, и на сей раз обойдется – надеялись в Эдо. Голландцы заведенным порядком общались с чиновниками сёгуната, до Киото их послания не доходили.
Япония жила по императорскому времени, девизы правления провозглашались от имени императора. Шел пятый год под девизом Каэй – «Благословенная вечность». Он предполагал, что правление пройдет без особых перемен, которые считались признаком упадка. Новоевропейская идея о том, что движение – это хорошо, показалась бы обитателям дворца Госё идиотической. Жизнь в Киото и вправду протекала своим размеренным чередом, но страна находилась на пороге гигантских перемен. Западные державы, одушевленные идеей «свободной торговли», требовали от Японии открыться миру и допустить иностранные корабли в свои порты. Еще в начале XVII века сёгуны Токугава изгнали европейцев.
Разумеется, если бы в то время Япония представляла для европейских держав настоящий интерес, вряд ли они оставили бы ее в покое. Но, к своему счастью, страна была лишена сколько-нибудь богатых природных ресурсов – в первую очередь, золота. Пряностей, за которыми охотились европейские купцы, там тоже не выращивали. Серебро, конечно, там добывали, но найти его можно было и поближе. Поэтому-то Европа и оставила Японию на время в покое.
Но в XIX веке настали совсем другие времена. Европа и Америка искали теперь не только золото, но и рынки для своих товаров. Поэтому они требовали от Японии «свободы торговли». Для местной политической элиты трудно было представить себе более неуместного и абсурдного предложения. В то время на социальной лестнице Японии купцы занимали последнее место, хорошим тоном для «истинного» самурая было заявить, что он не в состоянии различить номинал монеты, оказавшейся в его руках. Слово «торговец» было для самурая чуть ли не бранным. И пусть теория оказывалась временами весьма далека от реальной жизни и самураям приходилось одалживать деньги у купцов и ростовщиков, но все равно одержимость западных людей торговлей и деньгами лишний раз служила неопровержимым подтверждением, что японцы имеют дело с настоящими «варварами». Желание торговать истолковывалось в том смысле, что там, на Западе, испытывают недостаток в тех вещах, которые имеются в Японии в избытке. И к тому же эти люди не знали китайского языка и не читали Конфуция. А ведь каждому известно, что именно в китайских книгах заключена вся премудрость.
Ретроспектива. В 1825 году Аидзава Сэйсисай написал трактат под названием «Новые предложения» («Синрон») – произведение, которое пользовалось большой авторитетностью. Он, в частности, утверждал: «Земля пребывает в своей твердости, она совершенно круглая, без граней и углов. Все существует в своей природной телесной форме, и наша Божественная Земля (т. е. Япония. – А. М.) расположена на самом верху земли. Хотя она не отличается обширностью, она управляет каждым уголком в этом мире, поскольку там [в Японии] никогда не менялись ни династия, ни форма верховной власти. Различные страны на Западе соответствуют ступням и ногам тела. Вот почему их корабли издалека приплывают в Японию. Что до страны, расположенной среди морей, которую западные варвары называют Америкой, то она расположена в самом дальнем уголке земли; поэтому-то ее люди глупы и просты, они не умеют ничего делать. Все это обусловлено природными причинами».
Аидзава Сэйсисай
Три века тому назад японцы назвали европейцев «нанбан» – «южными варварами» – ведь они приплывали в Японию именно с юга. Теперь же это были просто «варвары» – они являлись со всех сторон. И все они были христианами. А вера в христианского бога однозначно ассоциировалась с агрессией. Японцы прекрасно знали, что Китай (великий Китай!) на глазах превращается в жалкую полуколонию.
Европейцы настаивали на открытии Японии. Но при этом они не могли привести никаких «благородных» аргументов, которые прекрасно «работали» в других азиатских странах. Они не могли сказать, что страна управляется плохо, что «аборигены» бесчестны, а власть коррумпирована. Они не могли сказать, что японцы голодают и не могут прокормить себя. Они не могли сказать, что японцы нечистоплотны, малокультурны, неграмотны и ленивы. Все эти аргументы применительно к Японии не обладали никакой убедительностью. Возмущение европейцев вызывала только «инаковость» японских традиций, которые им, европейцам, противны. Плохо, что они не верят в Христа. Но еще хуже, что они не желают торговать – так поступают только варвары. Японцы тоже считали европейцев варварами, но, в отличие от европейцев, они не желали просвещать их.