Император умрет завтра
Шрифт:
Берия посмотрел на него, как на милиционера с Арбата.
Секунды разгоряченно скакали из прошлого в будущее.
– Любой вопрос хорош сам по себе, если он хорош... Вы же не станете утверждать, что для вас смерть Жозефины де Богарне ограничивается анонимными интересами кучки последних визитеров Мальмезона...
– Не стану. Иначе вы, чего доброго, отмените свое приглашение на форель.
– Ну, это было бы уже слишком!..
– Берия засмеялся.
– Тогда позвольте и мне, в свою очередь, заметить. что вы лукавите, спрашивая о причинах ее смерти.
–
– Потому, что знаете ответ.
Секунды замерли и потащились вспять.
– Да, знаю...
– тихо ответил Берия.
Глава десятая ТВЕРСКАЯ ПОЛУБОГИНЯ
Молчать тяжко, а говорить бедственно.
В России снова замышлялось убийство царя: "И сильный тамо упадает...".
Александр I оказался не сильным и не решительным. Надежды поэта обманули дух - "ангельская душ, смотрелась ленивой и лживой.
Жить петербургскому свету было не страшно, I скучно.
Свет удивлялся, откуда у императора столы желаний, а у императрицы столько слез.
Александр желал политических реформ и конституции, но... как-нибудь после. Он мечтал о военной славе, но изучал не стратегию Наполеона, а его позы. Он искал употребить ко благу народа законность, но злым параграфом стояла в глазах проклятая табакерка Зубова. Он проливал публичные, слезы о "страдающей Польше", но герцогство Варшавское обещал подарить прусской королеве.
Еще он мечтал о любви и мире для Европы и годами вынашивал идею Священного союза. Монархи, вступающие в этот союз, обязывались руководствоваться в управлении подданными, а также и во внешних сношениях не соображениями политических, экономических и национальных интересов, а токмо заповедями священного Евангелия.
Никогда еще Европа так не смеялась: сказано королю "не укради" - он и не крадет! Не лишенные солидарного юмора суверены Австрии, Пруссии и Франции скрепили этот акт своими подписями, ибо ни повредить, ни явить пользу кому бы то ни было Священный союз не мог. Он мог только растрогать. Что и случилось с Наполеоном на Эльбе. Правда, ссыльный император усмотрел в мистической инициативе русского царя возросшее влияние Нарышкиной и по инерции долго размышлял, почему столь безрезультатной оказалась некогда патронируемая им гастрольная миссия мадемуазель Жоржины в Петербурге.
Надо было знать Александра.
С мадемуазель Жоржиной все было в порядке, и миссию свою она исполняла с величайшим служебным рвением. Мадемуазель, как то и требовалось от нее, добросовестно одаряла страстью русского императора, однако досматривать сны он неизменно отправлялся к любезной Марии Антоновне Нарышкиной. Так было у него и с актрисой Филлис, и с мадам Шевалье, и со всеми прочими. По-другому не могло быть и с милой Жоржиной. От Нарышкиной он имел троих детей, в то время как от императрицы - только двоих. От кого-то, наверняка, были еще, но где туг упомнить!..
В письмах к бывшему воспитателю Лагарпу, к бывшим сподвижникам на стезе либерального прогресса - Строганову, Чарторыйскому, Сперанскому, Новосильцеву, иным идеалистам "негласного Комитета" - Александр не забывал усилиться глубокой любовью и сердечной преданностью к своей жене Елизавете Алексеевне. Не исключено, что это не было только расчетом на короткую память поколений, для которых все канет, все улетучится, а письма останутся. Очень может быть, что по-своему он любил супругу и по-своему был предан ей.
Тут все не так просто. Надо было Александра знать, к его пытались угадать.
Пустое дело. Он был никаким.
Вероятно, поэтому великая княгиня Екатерина Павловна, унаследовавшая крутой нрав от совместной с Александром великой бабки, безгранично его презирала.
Единственно, в чем не ошибся Александр в своей жизни и чего страшился вплоть до таганрогского конца неполных сорока восьми лет - была обреченная уверенность в трагическом исходе собственной судьбы. Так и вышло. Мистическое он чувствовал острее, тоньше реального. И по прошествии ста семидесяти с лишним лет Россия так и не знает, кто упокоен в усыпальнице Петропавловского собора - "самодержец Всея" или очень похожий на него фельдъегерь Масков.
Молчать тяжко. Светлейшие умы в России были готовы к прогрессивным реформам еще менее Александра. Если, конечно, не брать во внимание разрешенных им круглых шляп, заграничной упряжи и щегольских сапог с отворотами, именуемых на английский манер "ботфортами". Благом России можно считать уже и то, что сильно подсократит количество сановников, наделенных правом всеподданнейшего доклада государю. Это существенно снизило ежегодный ущерб казне от их личного влияния на податливого Александра. Нижайше испросить меж делом августейшую милость - тысчонок эдак в пять - шесть крепостных душ - стало гораздо сложнее. Однако и грешить тоже нечего. При Павле о той милости вовсе не помышляли - самим бы не угодить в порку или и высылку.
При Павле пороли даже священников.
Хорошо иль худо, а пороли.
И говорить о том бедственно.
Александр I не стремился расширять владения России, как это не уставал делать первый консул Франции. Для него и здесь на первом месте были благо, любовь и мир. Он свято верил, что со временем станет во главе всего человечества. Поскольку эту же цель преследовал и первый консул, то Александр просто не мог не начать первым войну с Францией. Из-за чего? А хотя бы из-за безвинно убиенного герцога Энгиенского: "И Бонапарт в боязни лютой, крестясь, пойдет оттоле прочь!..".
В двух последовавших одна за другой кампаниях "ангельский источник всего изяшнаго и высокаго" был жестоко разбит Наполеоном. Бежал Александр со свитой врассыпную и не помнил, где у него восток, а где запад. Забыл и креститься: "Кукушка стонет, змей шипит, сова качается на ели, и кожей нетопырь шуршит - я ль создан мира господином?..."
Не стал бы счастливым исключением и год 1812-й, если бы самые близкие царедворцы, включая генерала Аракчеева, не настояли на скорейшем и невозвратном отбытии царя из ставки, где он в видах будущих викторий опять "делал унтер-офицерскис позы".