Император
Шрифт:
– В этом еще нет большой беды, – сказала Дорида успокоительным тоном. – Между христианами есть люди, вполне достойные уважения. Что они честны – это верно, так как бедная горбатая девушка, которая принесла мне в первый раз эту дурную весть, отдала мне также вот этот кошелек, наполненный деньгами, которые вдова Анна нашла в кармане Селены.
Керавн взял заработанные тяжким трудом деньги с таким презрением, как будто он привык к золоту и не обращает ни малейшего внимания на жалкое серебро; Арсиноя же при виде драхм начала плакать, так как ей было известно, что Селена вышла из дому ради этих денег, и представляла себе, какую ужасную боль вытерпела ее сестра по дороге.
– Честные, честные! – вскричал Керавн, завязывая кошелек с деньгами. – Я знаю, какие бесстыдства творятся на собраниях этой шайки. Целоваться с рабами – это было бы как раз прилично для моей дочери! Пойдем, Арсиноя, поищем сейчас же носилки.
– Нет, нет! – с живостью возразила Дорида. – Ты должен сначала оставить ее в покое. Не все говорят отцу, но врач уверял, что если теперь не дать ей полежать спокойно, то это может стоить ей жизни. С воспаленной раной на голове, в лихорадке и с переломанными членами не ходят ни на какое собрание. Бедное милое дитя!
Керавн думал и угрюмо молчал, а Арсиноя вскричала со слезами на глазах:
– Но я должна идти к ней, я должна видеть ее, Дорида!
– Я тебе не поставлю этого в вину, моя милочка, – сказала старуха, – я уже была в этом христианском доме, но меня не допустили к больной. Ты дело другое; ты ее сестра.
– Пойдем, отец, – попросила Арсиноя, – посмотрим сперва на детей, а потом ты проводишь меня к Селене. Ах, зачем я не пошла вместе с нею! Ах, что, если она у нас умрет!
Керавн и его дочь дошли до своей квартиры не так скоро, как обыкновенно, потому что управляющий боялся нового нападения собаки, которая, однако же, в эту ночь находилась в спальне Антиноя.
Старая рабыня еще не спала и находилась в большом возбуждении. Она любила Селену, беспокоилась из-за ее отсутствия, а в спальне детей тоже не все шло как должно.
Арсиноя, не останавливаясь, пошла к детям; но негритянка задержала своего господина, пока он снимал свой паллий шафранного цвета, чтобы надеть вместо него старый плащ, и с плачем рассказала ему, что ее любимец, маленький, слепой Гелиос, заболел и не мог заснуть даже и после того, как она дала ему капель, которые обыкновенно принимал сам Керавн.
– Бессмысленное животное, – вскричал он, – мое лекарство давать ребенку! – При этом Керавн сбросил с ног новые башмаки, чтобы переменить их на более скромные. – Если бы ты была молода, я приказал бы отстегать тебя.
– Но ты ведь сам говорил, что эти капли полезны, – проговорила, запинаясь, старуха.
– Для меня! – закричал управляющий и, не завязывая ремней, которые теперь тащились за ним по полу, побежал в детскую.
Там сидел его слепой любимец, его «наследник», как он любил называть его, прижавшись своей хорошенькой белокурой и кудрявой головкой к груди Арсинои.
Малютка тотчас же узнал его шаги и начал жаловаться:
– Селена ушла, я боялся, и мне так нехорошо, так нехорошо!
Керавн положил руку на лоб малютки.
Почувствовав у него жар, он начал ходить взад и вперед перед постелькой ребенка и говорить:
– Вот мы и дождались! Когда пришло одно несчастье, сейчас же является и другое. Посмотри на него, Арсиноя. Помнишь ли ты, как началась лихорадка у бедной Береники? Тошнота, беспокойство, пылающая голова. Не чувствуешь ли ты боли в горле, сердце мое?
– Нет, – отвечал Гелиос, – но мне так нехорошо.
Керавн расстегнул рубашонку малютки, чтобы посмотреть, не показались ли на его груди пятна; но Арсиноя сказала, когда он склонился над ребенком:
– Это пустяки. Он только испортил себе желудок. Глупая старуха во всем ему потакает и дала ему половину пирожного с изюмом, за которым мы послали, когда вышли из дому.
– Но у него горит голова, – повторил Керавн.
– К завтрашнему утру все пройдет, – уверяла Арсиноя. – Мы больше нужны бедной Селене, чем ему. Идем, отец! С ним может остаться старуха.
– Пусть придет Селена, – говорил мальчик плаксиво. – Пожалуйста, не оставляйте меня опять одного.
– Твой папочка останется с тобою, – отвечал Керавн с нежностью; он чувствовал боль в сердце, видя этого ребенка страдающим. – Никто из вас не знает, чем обладаем мы в лице этого мальчика.
– Он скоро заснет, – уверяла Арсиноя. – Пойдем же, иначе будет слишком поздно.
– Чтобы старуха сделала какую-нибудь новую глупость? – вскричал Керавн. – Остаться при ребенке моя обязанность. Иди к своей сестре, и пусть проводит тебя старуха.
– Хорошо. Завтра утром я вернусь.
– Завтра утром? – спросил Керавн протяжно. – Нет, нет, это не годится. Да и, кроме того, Дорида ведь сказала, что у христиан будет хороший уход за Селеной. Взгляни только, что с нею, поклонись ей от меня, а затем возвращайся домой.
– Но, отец…
– Затем нужно помнить, что завтра в полдень тебя ждет супруга префекта, чтобы выбрать для тебя наряд. Ты не должна при этом казаться невыспавшейся или сонливой.
– Я посплю немножко утром.
– Утром? А мои локоны? А твоя новая одежда? А бедный Гелиос? Нет, дитя, ты только посмотришь на Селену и затем вернешься. Рано утром начинается празднество, а ты знаешь, что происходит при этом. Старуха не сможет тебе помочь в толкотне. Ты только взглянешь, что с Селеной, но не останешься при ней.
– Я посмотрю…
– Нечего там смотреть. Ты вернешься назад! Я приказываю! Через два часа ты должна лежать в постели.
Арсиноя пожала плечами. Через несколько минут она стояла уже перед сторожкой привратника.