Император
Шрифт:
– Да, да, – отвечала Арсиноя и обвила обеими руками его сильную руку.
Затем она весело засмеялась, так как Поллукс заметил, что старая невольница прошла мимо них с опущенной головой и последовала за другой молодой парой.
– Я позову ее, – сказала Арсиноя.
– Нет, нет, оставь ее, – упрашивал художник, – те двое, что впереди, наверное больше нуждаются в ее охране, нежели мы.
– Как могла она принять вон того маленького человека за тебя? – засмеялась девушка.
– Если бы я был хоть немножко пониже! – отвечал Поллукс, вздыхая. – Подумай, какая масса жгучей любви и мучительного желания входит в такой длинный сосуд, как я.
Она ударила его по руке, и в наказание за это он быстро коснулся ее лба губами.
– Но здесь люди, – сказала она, отстраняясь.
– Не беда, они только позавидуют, – весело возразил он.
Улица была пройдена, и теперь они стояли перед каким-то садом.
Он принадлежал вдове Пудента. Поллукс знал это, так как владелица сада Павлина была сестрой архитектора Понтия и имела кроме этого великолепный дом в городе. Но неужели это возможно? Неужели их принесли сюда невидимые руки?
Ворота усадьбы были заперты. Скульптор разбудил привратника, сказал, что ему нужно, и привратник, получивший приказание впустить родных больной хотя бы и ночью, проводил его с Арсиноей до места, откуда можно было видеть яркий свет, мерцавший в домике вдовы Анны.
Луна освещала путь, усеянный раковинами; кусты и деревья сада бросали резко очерченные тени на освещенные площадки, море ярко сверкало. Привратник оставил двух счастливцев, как только они вошли в темную аллею. Поллукс, открыв свои объятия, сказал:
– Теперь еще один поцелуй, о котором я буду вспоминать, поджидая тебя.
– Теперь нет, – упрашивала девушка, – теперь, когда мы здесь, мне уже не до радости. Я беспрестанно думаю о бедной Селене.
– Против этого нельзя ничего возразить, – сказал покорно Поллукс. – Но я буду вознагражден, когда пройдет срок ожидания.
– Теперь уже нет! – вскричала Арсиноя, кинулась к нему на грудь и затем поспешила к дому.
Он последовал за нею, и когда она остановилась у одного ярко освещенного окна, приходившегося вровень с землей, то остановился и он.
Они вместе заглянули в высокую, обширную, чрезвычайно опрятную комнату, в которой была только одна дверь, выходившая в некрытые сени. Стены этой комнаты были окрашены в светло-зеленый цвет. Единственное украшение висело над дверью.
На заднем плане этой комнаты стояла кровать, на которой покоилась Селена. В нескольких шагах от нее сидела горбатая Мария и спала, а вдова Анна подошла к больной с мокрым компрессом и осторожно положила его ей на голову.
Поллукс подтолкнул локтем Арсиною и прошептал ей:
– Как лежит твоя сестра! Это спящая Ариадна, покинутая Дионисом 97 . Какую боль она почувствует, когда проснется!
– Мне она кажется не такой бледной, как обыкновенно.
– Посмотри, как согнута ее рука и в каком красивом положении ее голова покоится на ладони!
– Теперь уходи! – тихо воскликнула Арсиноя. – Тебе не следует подсматривать здесь.
– Сейчас, сейчас. Если бы там лежала ты, никакое божество не сдвинуло бы меня с места. Как осторожно Анна снимает примочку с больной ноги! Даже с глазом нельзя было бы обращаться заботливей, чем эта матрона обращается с ногой Селены.
97
Здесь Эберс ошибся. По мифу не Дионис, а Тезей покинул на острове Наксос Ариадну, после того как она спасла его от чудовища Минотавра. Там ее нашел Дионис и сделал своей супругой.
– Отойди назад; она смотрит прямо сюда.
– Чудное лицо! Может быть, это какая-нибудь Пенелопа 98 ; но в ее глазах есть что-то совсем особенное. Если бы мне пришлось опять лепить изображение Урании, созерцающей звезды, или Сафо, полную божественного вдохновения и смотрящую в поэтическом восторге на небо, я придал бы ее глазам именно это выражение. Она уже не очень молода, и, однако же, какое у нее лицо! Оно кажется мне похожим на небо, с которого ветер прогнал все облака.
98
Пенелопа, жена Одиссея, – образец добродетельной женщины.
– Серьезно говорю, уходи, – приказала Арсиноя и вырвала у него свою руку, которую он схватил опять.
Поллукс заметил, что ей не понравилась его похвала красоте другой женщины, и он, обняв ее, прошептал задабривающим тоном:
– Успокойся, дитя! Тебе нет равных в Александрии и нигде, где понимают греческий язык. Совершенно чистое небо, конечно, не кажется мне наиболее прекрасным. Один свет, одна синева – это не для художника. Истинную прелесть придают небесному своду несколько подвижных облачков, озаренных сменяющимися серебряными и золотыми лучами. И хотя твое лицо тоже походит на небо, но, право, в нем нет недостатка в грациозной, вечно изменчивой подвижности черт. Эта матрона…
– Посмотри, – прервала его Арсиноя, которая снова прильнула к нему. – Посмотри, с какою любовью Анна наклоняется над Селеной. Вот она тихо целует ее в лоб. Ни одна мать не может ухаживать за дочерью с большей нежностью. Я знаю ее уже давно. Она добра, очень добра; это трудно даже понять, так как она христианка.
– Крест вон там над дверью, – сказал Поллукс, – есть знак, по которому эти странные люди узнают один другого.
– Что означают голубь, рыба и якорь вокруг креста? 99 – спросила Арсиноя.
99
Эти символы часто встречаются на памятниках первых времен христианства. Голубь символизировал святой дух, якорь – надежду, а рыба – Христа. Слово рыба, по-гречески ichtys, является анаграммой имени Христа: Iesus Christos Theu Yios Soter, т.е. Иисус Христос, сын Божий, спаситель.
– Это символические знаки из христианских мистерий, – отвечал Поллукс. – Я не понимаю их. Это жалкая мазня; последователи распятого бога презирают искусство, в особенности мое, так как всякие статуи богов им ненавистны.
– И между подобными нечестивцами есть такие хорошие люди! Я сейчас иду в дом. Вот Анна опять смачивает полотенце.
– И как бодра, как ласкова она при этом! Однако же все в этой большой чистой комнате какое-то чуждое, неуютное, непривлекательное; я не желал бы жить в ней.