Императорские фиалки
Шрифт:
— Хорошо? — спросил Бисмарк.
Мольтке промолчал, только его морщины растянулись в подобие неопределенной улыбки. Роон не понял. — Но ведь это неправда! — воскликнул он.
— Цель оправдывает средства, — ответил Бисмарк.
Исправленная Бисмарком депеша была опубликована во всех газетах и вызвала беспредельное возмущение как в Германии, так и во Франции. Никого не смущало странное несоответствие двух фраз — в первой из них говорилось, что посол о чем-то просил короля, а из текста второй вытекало, что король отказался его принять. Немцев возмущала дерзость французского требования, а французы возмущались отказом короля выслушать их; в обоих парламентах — и парижском и берлинском — гремели воинственные речи: ораторы единодушно утверждали, что враг сам вкладывает меч в их руки. И только социалистические крути обеих стран выступили против войны. «Пусть немецкие и французские империалисты вместе со своими денежными тузами сражаются сами. Мы, пролетарии, никакого отношения к этой войне не имеем», — писала берлинская газета «Фольксблатт». А парижское воззвание было обращено к рабочим всего мира: «С точки зрения всех рабочих, война за мировое господство или за интересы династий не что иное, как преступное безумие».
В последний момент Наполеон попытался было созвать европейский конгресс, чтобы предотвратить войну, но французское правительство после длительных совещаний решило, что во имя сохранения чести и престижа Франция должна ответить на прусскую пощечину только войной.
«Да здравствует Германия! — ликовал немецкий поэт Фрейлиграт. — Ты только что плясала на празднике уборки урожая, а сейчас тебе предстоит другой танец: там, на берегах Рейна, под июльским солнцем мужественно обнажишь ты свой меч для защиты домашнего очага. Единодушен немецкий народ, плечо к плечу маршируют швабы и пруссаки, север и юг — в одних рядах, теперь мы — единый дух, одна рука, одно тело, единая воля! Горе тебе, Галлия!»
Три немецкие армии, самозабвенно распевая «Wacht am Rhein» [39] , черно-синим потоком хлынули на запад. Первой армией командовал генерал Штейнмец, второй — знаменитый Красный принц Фридрих Карл, герой битвы у Градца Кралове, третьей — кронпринц прусский.
Во главе немецких войск, под палящим солнцем, окутанные клубами пыли, шествовали два человека, которые, по выражению короля Вильгельма, выковали, отточили и занесли кинжал прусского военного наступления: Бисмарк, гордый, сияющий, в форме полковника кирасиров — белом плаще и белой фуражке с желтым околышем, и Мольтке — жесткий, как жгут, со сжатыми в узенькую полоску старческими губами, ученый стратег, который четыре года готовился к этому походу, добросовестно вникая во все тонкости военной науки.
39
«Стража на Рейне», немецкий гимн.
Как только пражские газеты официально сообщили, что франко-прусская война началась и император Наполеон в качестве главнокомандующего французской армии отправился на фронт, Борн, не мешкая, продал акции Чешской западной дороги, в которые несколько лет назад весьма выгодно вложил приданое своей первой жены Лизы, урожденной Толаровой, вынул из Чешской сберегательной кассы свои вклады и, заперев в чемоданчике высвободившиеся таким образом девяносто тысяч гульденов, поспешил в Вену, Прямо с вокзала, не заезжая даже в гостиницу, он отправился в пролетке во Всеобщий банк Чехии на Ротентурмштрассе, где попросил доложить о нем заведующему биржевым отделом, другу его молодости Криштофу Коленатому, восторженному чешскому патриоту и прекрасному скрипачу. Пятнадцать лет назад Коленатый был участником музыкального кружка Борна и сейчас состоял членом множества патриотических обществ, в том числе венского филиала певческого общества «Глагол» и спортивной организации «Сокол».
Когда Борн вошел в его кабинет, Коленатый, чисто выбритый розовый толстяк с голубыми водянистыми глазами за золотым пенсне, благоухающий одеколоном и душистым мылом, по славянскому обычаю, обнял и поцеловал друга в обе щеки, а потом, крепко пожав ему руку, громко приветствовал его:
— Наздар, брат! [40]
Не выпуская руки Борна и пристально вглядываясь в его лицо, он повел гостя к креслу, словно опасался, как бы тот не сбился с пути.
— Я Называю тебя братом, ведь ты, конечно, сокол? Чему обязан удовольствием видеть тебя?
40
Привет, брат! Обращение, принятое у членов чешской спортивной организации «Сокол».
Борн учтиво ответил, что его посещение вызвано безграничным доверием как к Коленатому, так и к банку Чехии, не только солидному, но и исполненному духа чешского патриотизма. Короче говоря, дело вот в чем: два месяца назад, после посещения Парижа, он, Борн, пришел к убеждению, что война между Францией и Пруссией неизбежна, и уже тогда задумал сделку, которую сейчас, когда война действительно объявлена, намерен совершить. Известно ли брату о существовании Эльзасского банка в Париже?
Разумеется, Коленатому было известно о существовании этого банка: капитал в тридцать миллионов франков, семьдесят тысяч акций номиналом по пятьсот франков, вчерашний биржевой курс — около восьмисот, сегодняшний — около восьмисот тридцати. Можно наверняка ожидать, что акции Эльзасского банка, патрона, вернее, владельца эльзасских металлургических заводов С. G. F. в Танне, во время войны подскочат. Расчет брата Борна на их повышение разумен и вполне правилен, так что, если два месяца назад он приобрел акции этого превосходного банка, его можно только поздравить. Пусть спрячет их в свою кассу или, если угодно, под подушку, и с божьей помощью, не торопясь, выжидает, пока они подымутся еще выше; ничего другого в настоящий момент делать не остается.
— Ты меня не понял, брат! — воскликнул Борн. — У меня нет акций Эльзасского банка, и я рассчитываю, что они не подымутся, а упадут, — я намерен, как вы выражаетесь, играть на понижение!
Коленатый нахмурился, вынул из жилетного кармана маленькую табакерку с эмалевой крышкой, взял понюшку и лишь после этого спросил Борна, почему французские акции должны упасть, если победа Франции более чем несомненна.
— Напротив, победа Пруссии более чем несомненна, — возразил Борн.
Но когда Коленатый спросил, какие у него основания для подобной уверенности, Борн вдруг не нашел ответа. Мог ли его толстый друг понять тот порыв вдохновения, который перенес его на своих огненных крыльях из магазина на Пршикопах сюда, в Вену, во Всеобщий банк Чехии на Ротентурмштрассе, мог ли человек, подобный Криштофу Коленатому, догадаться об огненной печати, пылающей на челе Борна? Подобно тому, как много лет назад не рассудок, а безошибочная интуиция подсказала ему, что пришло время отказаться от блестящего, завидного поста управляющего Макса Есселя на Вольцайле, подобно тому, как, открывая в Праге первый славянский магазин именно рядом с Пороховой башней, в стороне от главной улицы, там, где все его предшественники потерпели плачевный крах, он знал, что ошибаются те, кто предсказывает ему бесславный конец, так знал он и теперь, что Франция проиграет войну и французские бумаги обесценятся. То, что эта уверенность основывается только на такой удручающе ненадежной информации, как разговор у Олорона и в agence d'affaires Лагуса, не имело значения.
— В Париже я убедился, что Там все в оппозиции к Наполеону, — нетерпеливо возразил Борн.
— Именно потому он объявил войну Пруссии, — ответил Коленатый. — Это случается в истории сплошь да рядом, особенно во Франции. Сорок лет назад Карл Десятый затеял войну против Алжира потому, что сел на мель, так же как сейчас Наполеон. Биржа, брат, не рулетка; кто хочет играть на бирже, должен разбираться во всем на свете, и, кроме всего прочего, — в истории, в политике и в психологии толпы! Какое значение имеет вчерашний бунт парижской улицы против Наполеона? Главное, что сегодня она прославляет его и беснуется от военного энтузиазма, как мы четыре года назад.
— А чем это кончилось? — усмехнулся Борн.
— Нашим поражением, — согласился Коленатый. — Но мы проиграли не потому, что воевали с энтузиазмом, а из-за того, что наше оружие устарело. А теперь как раз наоборот, нынче прусские игольчатые ружья устарели по сравнению с лучшими в мире французскими ружьями системы Шапито, а главное, по сравнению с митральезами. Ты слышал о митральезах? Это такие орудия, — по-нашему пулеметы, — их не надо заряжать для каждого выстрела, пули из них хлещут, как вода из пожарного насоса. Ужасное изобретенье, видимо, после него войны вообще будут невозможны. А что касается генералов, то что тут говорить? Ты, наверное, забыл, как Мак-Магон одиннадцать лет назад всыпал нам под Маджентой? А международное положение Франции? На ее стороне половина европейских государств, остальные нейтральны. — Коленатый положил руку на плечо Борна, наклонил к приятелю свое розовое лицо и благодушно улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. — Не в интересах нашего банка говорить все это, но я не могу допустить, чтобы истинный чех и сокол погиб так безрассудно. Я ценю твой честно заработанный капитал и не хочу, чтобы ты за здорово живешь потерял его.
Борн возразил, что намерен свой честно заработанный капитал не потерять, а удвоить, чтобы служить делу своего народа еще лучше, чем прежде, и потому, несмотря на все доводы брата, твердо решил вложить все свои наличные деньги в игру, рассчитанную на поражение Франции, на падение акций Эльзасского банка.
Коленатый вздохнул и с безнадежным видом пожал плечами.
— Что ж, вольному воля. Но прежде чем мы приступим к этой убийственной операции, объясни мне только одно: почему ты выбрал именно Эльзасский банк? Чем он перед тобой провинился? Ведь если Франция будет разбита, упадут акции не только Эльзасского банка, но всех оружейных компаний.