Императорский всадник
Шрифт:
Ее слова задели меня за живое.
— Странно ты как-то заговорила, — буркнул я неприязненно. — Мне казалось, ты просто радовалась моему приходу — и все. Так что ж ты предлагаешь?
Она крепко сжала мои руки, пристально посмотрела мне в глаза и умоляюще сказала:
— Есть только один выход, Минуций. Давай вместе покинем Рим! Откажись от всех своих должностей. В какой-нибудь глухой деревушке или даже за морем мы с тобой сможем жить без опаски, дожидаясь смерти Клавдия.
Я не мог глядеть ей в глаза и отнял руки. Клавдия вздрогнула.
— Тебе доставляло удовольствие держать овечек, когда я их стригла, и разжигать хворост в очаге, — проговорила она. — Ты хвалил воду из моего источника и уверял, что моя простая еда больше тебе по вкусу, чем самые изысканные блюда. Так вот: это скромное счастье ожидает
Я некоторое время размышлял, а потом ответил:
— Я не лгал и не беру обратно своих тогдашних слов, но это решение чревато большими последствиями для нас обоих. Мы не можем, подчиняясь капризу, добровольно подвергнуть себя изгнанию. — И добавил, всерьез разозлившись: — А кстати, как же быть с пришествием Мессии, которого ты ожидаешь со дня на день, и тайными вечерями, в которых ты участвуешь?
Клавдия печально посмотрела на меня.
— Я постоянно грешу с тобой, — заявила она, — и уже не чувствую, когда беседую с ними, прежнего горения духа. Но мне кажется, что они заглядывают мне прямо в сердце и очень беспокоятся за меня. Оттого с каждой вечерей грех мой становится все тяжелее. Лучше уж я уйду с их пути. И если мы с тобой ничего не изменим в нашей жизни, я лишусь последней надежды.
Я возвращался к себе на Авентин, еле волоча ноги от стыда и усталости. Я прекрасно понимал, что поступаю с Клавдией бесчестно, ибо использую ее как шлюху, которой вдобавок можно ничего не платить, однако брак казался мне слишком высокой ценой за простые плотские утехи, и мне совершенно не хотелось покидать Рима — слишком уж хорошо я помнил, как мальчиком в Антиохии и мужчиной в Британии я зимы напролет мечтал об этом городе и тосковал о нем.
Я стал очень редко навещать Клавдию, легко находя всяческие отговорки и более (на мой взгляд) важные дела и приходя к ней единственно по велению плоти. Счастливы мы оставались лишь в постели. Обычно мы терзали друг друга до тех пор, пока я не пресыщался и не находил удобный повод, чтобы прогневаться и уйти.
Следующей весной Клавдий изгнал евреев из Рима, потому что уже ни дня не проходило без их стычек и потасовок, так что в конце концов распри между ними вызвали волнения по всей стране. В Александрии евреи устраивали драки с греками, а в Иерусалиме иудеи-провокаторы разожгли такие тяжелые беспорядки, что у Клавдия лопнуло терпение. Его влиятельные вольноотпущенники с радостью поддержали такое решение, потому что оно позволяло им брать огромные взятки с богатых евреев, которым грозило выселение из города. Клавдий даже не представил свое решение на одобрение сенату, хотя многие евреи уже давным-давно осели Риме и получили гражданские права. Император полагал, что довольно простого указа, поскольку он никого не собирался лишать гражданства; кроме того, по Риму распространился слух, будто иудеи подкупили многих сенаторов. Вот почему дома по ту сторону Тибра опустели, и синагоги закрылись. Множество евреев, у которых не хватало денег откупиться, прятались где-то в Риме, и начальники городских районов сбивались с ног, выслеживая их. Некоторые доходили даже до того, что приказывали своим людям останавливать на улице любых подозрительных лиц и осматривать прямо на месте их детородные органы, чтобы убедиться, что перед ними необрезанный.
Иных хватали в общественных отхожих местах, так как римляне всегда не очень-то жаловали иудеев и с удовольствием включились в охоту. Даже рабы были настроены против них. Пойманных евреев отправляли на строительство гавани в Остию или на рудники Сардинии; мне это, правда, казалось бездумным расточительством драгоценной рабочей силы, поскольку многие из них были весьма искусными ремесленниками. Но Клавдий не знал сострадания.
Среди самих же евреев вражда оказалась еще непримиримее. Теперь между ними разгорелись споры, чья партия виновна в этих гонениях. На дорогах в окрестностях Рима находили бесчисленные трупы; были ли то евреи-христиане или правоверные иудеи, никто не знал. Мертвый еврей — он и есть мертвый еврей, и дорожная стража ничего не видела и ничего не слышала, ведь убийства совершались неприлюдно. «Хороший еврей — мертвый еврей», — острили между собой стражники, порядка ради осматривая убитых, чтобы выяснить, были ли те обрезаны.
Необрезанные же христиане были глубоко
Обескураженные гонениями на евреев, они казались стадом, лишенным пастыря.
Было трогательно наблюдать, как время от времени они сбивались в кучки и принимались за скудную трапезу. Но и среди них отыскались люди, которые стали всех наставлять, так что вскоре христиане снова раскололись на спорящие группки. Давно уверовавшие проповедовали то, что собственными ушами слышали о жизни и вероучении Иисуса из Назарета. Против них выступали другие, которые говорили: «Нет-нет, все было совершенно не так; на самом деле было вот как…» — и упрямо стояли на своем.
Наиболее отважные пробовали свои силы, доводя себя до экстаза и пытаясь исцелять страждущих возложением рук, но это им удавалось редко. Симона-волшебника отчего-то не выслали: он либо откупился, либо как самарянин не был причислен к евреям. Тетушка Лелия поведала мне, что он до сих пор лечит больных и даже весьма успешно, потому что, уверяла она, Симон получил божественную силу. Я же склонен был думать, что сей чародей испытывал свое искусство только на тех, кто полностью подчинялся его воле. Я больше не встречал его, но знаю, что он имел поклонников и среди христиан; в основном это были состоятельные праздные женщины, готовые скорее поверить колдуну, чем тем, кто проповедовал смирение, скромный образ жизни, любовь и пришествие Сына Божия на облаке. Чувствуя их поддержку, Симон-волшебник даже вновь попробовал полетать.
Барб доставлял мне массу хлопот, потому что часто пренебрегал обязанностями привратника и уходил куда-то по своим делам. Тетушка же Лелия боялась погромщиков и требовала, чтобы я строго поговорил с нерадивым ветераном. Я сделал ему замечание, и в свое оправдание он сказал:
— Я такой же гражданин, как и все прочие, и уже отсыпал зерна из своей корзины в общие закрома. Ты знаешь, что я не очень-то почитаю богов. В особых случаях я приношу жертвы лишь Геркулесу. Но когда подкрадывается старость, хочется быть уверенным, что твой дом стоит на надежном фундаменте. Хорошие люди из пожарной службы и другие старые вояки приняли меня в одно тайное общество, и я с радостью познал, что никогда не умру.
— Сумеречны поля блаженных подземного царства, — сказал я. — Тени должны довольствоваться тем, что слизывают кровь с жертвенников алтарей. Однако умно ли это — смириться со своей судьбой и удовлетвориться ролью тени и праха, когда время жизни проходит?
Барб покачал головой и возразил:
— Я не могу выдать тайны посвященных, скажу тебе одно: нового бога зовут Митра [41] . Его родила одна гора. Пастухи нашли его и склонились перед ним. Он заколол тельца и создал все, что есть добро. Посвященным, принявшим крещение кровью, он дал бессмертие. Если я все правильно понимаю, после смерти у меня вырастут новые конечности и я войду в роскошную казарму, где служба легка и необременительна, а вино и мед текут нескончаемым потоком.
41
Митра — божество, воплотившее идею верности и закона, культ которого получил широкое распространения в Древнем Иране среди воинов. Культ Митры позднее распространился во всей Римской империи. Митра стал символом силы и мужества. Его поклонниками считались императоры Нерон и Коммод.
— Барб! — сказал я с упреком. — А я-то думал, что ты уже достаточно зрел и опытен, чтобы не попадаться на крючок таких детских сказок! Тебе надо прописать курс водолечения; боюсь, из-за беспробудного пьянства тебя уже стали посещать привидения.
Барб воздел к небу дрожащие руки и заклинающе произнес:
— Нет, нет! Как только слово бывает сказано, свет его короны сразу рассеивает тьму и звонят священные колокола; тело трепещет, волосы встают дыбом, и даже самый закоренелый маловер убеждается в его божественной мощи. Потом, после того как старый центурион принимает крещение кровью, мы садимся за священную трапезу, обычно состоящую из бычьего мяса, пьем вино и распеваем песни.