Императорский всадник
Шрифт:
А относительно запахов Рима отец заметил:
— Для меня это незабываемый аромат роз и благовоний, льна и истертых мостовых; аромат, подобного которому нет ни в одном уголке мира; аромат, где испарения земли смешались с воздухом Рима; аромат, настраивающий мои мысли на такой грустный лад, что я скорее готов умереть, чем снова бродить по здешним красивым улицам. Итак, давайте больше не будем говорить об этом, не то я расстроюсь и потеряю самообладание, а ведь я вырабатываю его у себя с пятнадцати лет.
И все же Барб не преминул проворчать:
— Послушайте-ка, я прожил долгую жизнь и твердо усвоил, что для обострения слуха и обоняния надо непременно глотнуть доброго вина. Да хорошо бы еще заедать его наперченной колбасой… вот помню я, прежде ее в римских харчевнях подавали обжигающей, прямо с огня. Давайте-ка сделаем привал в таком месте, где можно раздобыть круг кровяной колбасы.
Мы тогда как раз проходили мимо скотного рынка, и отец рассмеялся и первым вошел в маленький трактир — такой старый, что пол его находился гораздо ниже уровня улицы. Мы с Барбом с удовольствием понюхали воздух, пахнущий вином и горячими кушаниями, и ветеран радостно воскликнул:
— Хвала Геркулесу, в Риме еще сохранилось кое-что от прежних времен! Я узнаю эту харчевню, хотя раньше она казалась мне куда выше и просторней. Ты чуешь этот запах, Минуций? Ну конечно, чуешь, ведь ты молод и обоняние у тебя поострее моего. Нравится ли он тебе? В нем пере мешались ароматы рыбы и тины, камыша и тука, пота и копченостей из соседних лавок.
Он набрал в рот вина, сплюнул на пол, принося положенную жертву, откусил огромный кусок дымящейся колбасы и только после этого произнес:
— Да, что-то прежнее, давно забытое возвращается ко мне; но, видно, и небо у меня состарилось, потому что кусок колбасы и чаша с вином уже не приносят мне той радости, как в старые времена.
Слезы выступили в уголках его глаз, и он вздохнул:
— Я и впрямь как призрак из прошлого, явившийся горевать о былом. Здесь у меня не осталось ни знакомых, ни родственников, ни покровителей. Новое поколение заступило на место нашего и уже не знает ничего о делах минувших дней. Вот оттого-то и потеряли свой вкус и самая острая колбаса, и пряное вино. Я надеялся отыскать в Риме среди преторианцев [7] или же среди пожарных хотя бы парочку товарищей по оружию, но теперь я спрашиваю себя: а узнаем ли мы друг друга? Горе побежденным! Нынче я подобен Приаму на развалинах Трои.
7
Преторианская гвардия — созданная Августом, насчитывающая 9000 воинов армия, призванная охранять Италию и лично императора, ибо в самой Италии не было легионов
К нам подскочил владелец заведения с пухлым лоснящимся лицом и спросил, не хотим ли мы чего-нибудь еще. Кстати, он с гордостью поведал, что к нему часто захаживают возничие колесниц из цирка, служащие городского архива и актеры, а на днях были даже реставраторы, приводившие в порядок обветшавшие здания, — ибо, как мы, конечно, знаем, скоро грядет юбилей Рима. А еще, подмигнул он, под крышей его харчевни можно свести знакомство с хорошенькими обольстительными девицами. Однако Барб был безутешен и мрачно возразил, что не может даже и подумать о шлюхах, ибо они наверняка уже не такие соблазнительные, как в дни его юности.
После этого мы пошли вверх по Авентину, и мой отец, вздыхая, сказал, что, видно, нам придется впредь отказаться от посещения подобных харчевен, потому что чесночная колбаса вызвала у него такие колики в желудке, что их не уняла даже чаша фалернского. Дыхание отца было стеснено, и он шагал мрачный, полный дурных предчувствий. Черный ворон, который вылетел откуда-то слева и пересек нам путь, лишь усилил его тревогу.
Мы шли мимо старых и новых доходных домов и древних храмов, потихоньку враставших глубоко в землю рядом с современными постройками и неуклонно разрушавшимися. По другую сторону холма отец разглядел наконец фамильное имение Манилиев. По сравнению с нашим домом в Антиохии здание казалось очень маленьким и убогим; правда, при нем была небольшая пристройка и оно было обнесено стеной и окружено одичавшим садом. Когда отец заметил мое разочарование, он строго сказал, что и здание, и сад свидетельствуют о древности и благородном происхождении семейства.
Носильщики давно уже принесли багаж от Капуанских ворот, и тетушка Лелия таким образом оказалась подготовленной к нашему приезду. Она подождала, пока мы отпустили носильщиков, и, когда те затопали вниз по ступенькам, поспешила нам на встречу по дорожке, вьющейся среди кустов лавра. Это была высокая, худая женщина с тщательно нарумяненными щеками и подведенными глазами. Из украшений я заметил у нее лишь кольцо на пальце да медное ожерелье на шее. Ее воздетые руки мелко дрожали, когда она, негромко причитая, семенила через сад.
Отец по обыкновению держался позади, к тому же сейчас он собственноручно расплачивался с носильщиками, поэтому тетка ошиблась и остановилась перед Барбом. Она слегка поклонилась, молитвенно поднесла ладони к лицу и воскликнула:
— Ах, Марк, что за счастливый день! Ты почти не изменился со времен юности, у тебя даже улучшилась осанка, и ты очень возмужал.
Отец засмеялся и проговорил:
— О тетушка Лелия, ты по-прежнему близорука и рассеянна! Взгляни сюда, вот же я, твой племянник Марк. А этот достойный ветеран — мой друг и один из моих клиентов [8] по имени Барб.
8
Клиенты — в Древнем Риме — отдельные лица, отдававшиеся под покровительство патрона
Тетушка Лелия рассердилась, подошла к отцу и, обиженно глядя на него, принялась трясущимися руками ощупывать его плечи и тело. Наконец она проворчала:
— Что ж, немудрено, что я тебя сразу не признала! Лицо обрюзгло, живот обвис… Я просто не верю своим глазам — ведь раньше-то ты был, можно сказать, красавец.
Отца ее замечания вовсе не огорчили. Напротив, он даже сказал:
— Спасибо тебе, дорогая тетушка Лелия, за эти слова. У меня просто камень упал с сердца, ибо в молодости моя внешность приносила мне одни огорчения. Если уж ты меня не признала, то, значит, других можно тем более не опасаться и никто в Риме меня не узнает. А вот ты осталась все такой же стройной и весь твой облик дышит благородством. Года тебя совсем не изменили. Ну, обними же моего сына Минуция и будь с ним такой же ласковой и доброй, какой ты была во времена моей далекой и легкомысленной юности.
Тетушка нежно привлекла меня к себе, поцеловала сухими губами в лоб и глаза, потрепала по щеке и воскликнула:
— Ах, Минуций, да у тебя уже пробился пушок на подбородке, так что ты уже не ребенок, которого можно носить на руках и качать на коленях!
Она обхватила ладонями мою голову, заглянула мне в глаза и затем сказала:
— Ты похож на истинного грека или римлянина, но, признаться, эти зеленые глаза и светлые волосы несколько необычны. Будь ты девушкой, я назвала бы тебя красавицей; в общем, я уверена, что тебя ждет отличная партия. Твоя мать была, если мне не изменяет память, гречанкой, не так ли?