Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
Жандармы, ни слова не говоря, вывели «старца» из дому и усадили в закрытый экипаж. Внутри оказался только один человек – молодой, одетый в штатское. Но наметанным глазом Распутин сразу опознал в нем кадрового военного и лишь гадал про себя, кто же он такой? Из какого ведомства? Не «охранка» – точно! Но и не разведка…
Словно прочитав его мысли, молодой человек представился:
– Капитан Голицын. Служба охраны высшей администрации Российской империи.
– Тю, капитан? – осклабился враз повеселевший Распутин. – А хочешь стать полковником?
Андрей посмотрел на него так, будто разглядывал таракана. И взглядом этим мог преспокойно убить. Распутина
– Ну и глаза у тебя, капитан! Страсть какая… Да нешто я противу Папани мово, Государя, сотворил?!
– Ты, гаденыш, уже много чего сотворил! – тихо и зло заговорил Голицын, глядя в пространство. – А теперь молчи и запоминай. С сего дня вход тебе во дворец Царскосельский заказан. Явишься – шомполами бит будешь. Телефонировать или записки писать государыне Александре Федоровне не советую, не получится. А настырничать станешь – лично прибью. У меня на то полномочия имеются. Это первое. Второе: если хочешь еще в столицах пожить, покутить да простакам мозги покрутить, придется поработать. А именно – на нас, Службу охраны. После каждой встречи с любым чиновным лицом будешь писать подробный отчет и сдавать мне лично. Наврешь или профилонишь хоть однажды, отправишься прямиком в родную Сибирь. На вечное поселение. Всё понятно?
Распутин шумно сглотнул, поскреб ручищей бороду.
– Не много ль на себя берешь, мил человек? Как бы пупок не развязался…
Он не договорил. Андрей резко и коротко ударил «старца» в кадык ребром ладони. Распутин выпучил глаза и захрипел, потом попытался было выскочить из экипажа, но, получив второй жесткий удар – костяшками согнутых пальцев точно над ухом, «поплыл». Грузно откинулся на сиденье, взгляд затуманился. Распутин хватал воздух широко раскрытым ртом и смотрел теперь на Голицына с неподдельным испугом.
– Ты всё запомнил, урод? – по-прежнему тихо и ровно спросил Андрей, разминая кисть правой руки.
«Старец» истово закивал и принялся креститься и бормотать что-то бессвязное.
– Тогда пошел вон!..
Распутин едва ли не кубарем вывалился из экипажа и, оскальзываясь, побежал вдоль укрытой сумерками улицы, к парадному своего дома.
Андрей спрыгнул с подножки на утоптанный снег и подошел к жандармам, стоявшим поодаль. Офицер улыбнулся ему, протянул раскрытую коробку папирос.
– Молодцы, ребята, – ухмыльнулся в ответ Голицын. Прикурил. – Разыграли как по нотам! Особенно ты, Верещагин. – Он дружески хлопнул «жандармского офицера» по плечу.
– Думаете, поверил, господин капитан?
– Конечно. Ведь я же ему сказал правду. А это то, что у меня получается лучше всего.
В угловом кабинете бастрыгинского дома на Шестой линии Васильевского острова было темно. Голицын и Вяземский стояли у окна.
– Плохо мы российскую историю учили, – сказал подполковник. – Вот я задумался вчера о столетних юбилеях – так в Брокгауза с Ефроном лазил. Что у нас в 1612 году было, а?
– Плохо было, – ответил Андрей. – Поляки в Москве сидели. В Кремле заперлись.
– Вот как раз в этом году их из Москвы и выставили. Ополчение их истребило, князь Пожарский да Козьма Минин Сухорукой… И Россия, как птица феникс, для новой жизни ожила. В тринадцатом году венчали на царство Михаила Федоровича Романова…
Голицын удивился: это были прописные истины из гимназического учебника.
– А что в 1712 году было? Не мучайся, сам скажу. Царь Петр столицу из Москвы в Санкт-Петербург перенес. И, опять же, с новой столицей новая жизнь началась. Про 1812-й ты и сам помнишь. А потом, в 1813-м, уже мы с победой по всей Европе прошли. Столетний цикл, Андрей. И как ему сменяться – перед роковым годом страсти и беды, перевалили роковой год – словно ожили.
– Думаешь, мы свой 1912 год пережили, и теперь все дела сразу на поправку пойдут?
Вяземский усмехнулся.
– Пока пойдут – будет нам много мороки. Я был на заседании Комитета для устройства празднования трехсотлетия царствующего Дома Романовых – такого наслушался! Ждет нас великая суета. В столицу тысячи гостей со всей страны съедутся, да иностранцы валом повалят, и тут всякому жулью будет раздолье. Тем более что ожидается великая амнистия, и их полку прибудет. Но на жулье у нас полиция есть. И по случаю юбилея всюду будут появляться наши подопечные – одно открытие новой церкви у Александро-Невской лавры чего стоит. Весь свет, весь двор, вся царская фамилия, все министры…
– Да, нелегкий будет февраль, – согласился Андрей. – Гляди, гляди!
Темное небо в окошке озарилось целой радугой. Это фейерверкеры, готовясь к февральским торжествам, устроили очередную репетицию.
– Надо же, на Крестовском палят, а будто рядом… – Вяземский улыбнулся. – Я ж говорил тебе, отсюда будет отлично видно! Эх, у всех добрых людей праздник, а у нас?
– Вот такие у нас теперь праздники, Борис Леонидович…
– С чем нас и поздравляю, Андрей Николаевич…
Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись.
2013
Роман Злотников. Всё хорошо – что хорошо кончается
– И что мне с вами делать, господа?
Низенький штабс-капитан с уже заметно обрисовавшимся брюшком стянул с головы помятую фуражку и с раздражением шмякнул ее на стол, явив миру изрядную лысину правильно-круглой формы. После чего перекосился всем телом, поскольку вследствие, кхм, особенностей фигуры никаким иным образом добраться до кармана галифе у него не получалось, и выудил скомканный платок. Утерев потную лысину, он расстегнул воротник френча и облегченно вздохнул. Ну да, сегодня было жарковато. По местным меркам. А по среднерусским так и вообще пекло… Штабс-капитан подошел к двери, приоткрыл ее и рявкнул в коридор:
– Апанас, бисов сын, а ну быстро давай сгоняй на ледник и принеси мне холодного квасу, – после чего вернулся к столу, уселся на колченогий стул, слегка скрипнувший под ним, и, сдвинув фуражку на край стола, продолжил уже куда более благодушным тоном:
– Ну, так и что же мне с вами делать?
Прокопий покосился на стоящих рядом навытяжку приятелей. Оба молча ели глазами начальство. А чего им еще оставалось-то?
В дукан старого Мовсеса на бульваре Николая Освободителя они с Трифоном и Ставросом закатились около одиннадцати утра. Это было их любимое местечко. Впрочем, таких любимых местечек по всему Царьграду у них было несколько. И парочка из них даже принадлежала местным туркам, коих, после Исхода, в Царьграде осталось не так уж и много. Впрочем, когда Прокопий увидел старого армянина в первый раз, то решил, что он тоже из местных армян, солидная диаспора которых проживала в этом древнем городе еще со времен Византии. Но Ставрос его быстро просветил. Ну, еще бы – Ставрос был местным. Сказать по правде, именно он и отвел их во все те местечки, которые нынче стали для них любимыми.