Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
– Павел и Разумовского готов был вызвать, всего лишь из-за подозрений, что тот мог быть любовником его первой жены… – пробормотал один из депутатов.
– Да он с детства дуэлями интересовался, – отозвался другой. – Будучи совсем ребенком, спрашивал, как себя вести, если придется выйти на поединок. Семен Андреевич Порошин, воспитатель великого князя, ответил, что такой необходимости никогда не будет, поскольку встретить равного и поссориться с ним он вряд ли сможет, выше себя не встретит точно, а нижестоящих надо прощать…
– Или вы предпочтете, подобно безответственным болтунам-революционерам, ожидать превращения войны народов в войну народа против самого себя? – возвысил голос Штюрмер.
– С вами только того и дождемся! – снова донеслось из зала.
– Что ж, если кому-то из господ конституционных демократов хватит храбрости повторить подобные слова, не прячась за чужие спины, я готов обсудить этот вопрос. На пятнадцати шагах.
– Ну, вот, – обреченно покачал головой депутат Львов-второй. – Родичева со Столыпиным тогда, помнится, еле помирить успели… И опять!
После короткого перерыва председатель IV Государственной думы Родзянко произнес речь, которая завершалась словами:
– Без различия мнений, взглядов и убеждений Государственная дума от лица Русской Земли спокойно и твердо говорит своему царю: «Дерзайте, государь, русский народ с вами…»
В Сенате тоже не сидели без дела – спорили почти до смертоубийства. И лишь когда жизненные силы иссякли, прославленный юрист Анатолий Кони изрек:
– Понятие о чести станет бесцветным и заглохнет, если в защиту его человек, хотя бы изредка, не будет рисковать своим лучшим достоянием – жизнью.
Между тем дуэль стала трендом, и не только среди горячих молодых офицеров.
– Даже сама Екатерина Великая в юности выходила на поединок, – заметил профессор Цветаев, открывая в созданном им московском Музее изящных искусств выставку, посвященную истории дуэлей в России.
Но всё хорошее, как и плохое, неизбежно кончается, и наступает закон и порядок. В первых числах мая император Николай II подписал манифест, в котором говорилось: «Германия, а затем Австрия объявили войну России. Тот огромный подъем патриотических чувств любви к Родине и преданности престолу, который как ураган пронесся по всей земле нашей, служит в моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что великой матушке-России суждено довести ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца. Но для этого все, начиная с меня, должны исполнить свой долг. Уверен, что вы все и каждый на своем месте поможете мне перенести ниспосланное мне испытание!..»
В то же самое время много севернее Санкт-Петербурга по берегу Варангер-фьорда, Варяжского залива, который Норвегии когда-то удалось сохранить за собой, а не уступить России только благодаря спешно заключенному договору с Англией и Францией, мчались, стремительно удаляясь от городка Киркенес, мотосани с двумя седоками. Целью путешественников была маленькая рыбацкая деревушка, прилепившаяся к прибрежным скалам. Там, на окраине возле стоявшего на отшибе домика водитель резко затормозил, описав крутой вираж. Из-под полозьев полетели комья снега.
Спрыгнувшая с сиденья пассажирка устремилась к домику, звонко крича:
– Товарищи!
– Тише! – вскинулся ее спутник.
– Да мы же не в России, товарищ Петр! – отозвалась революционерка. – Здесь за нами некому следить!
– Как знать, товарищ Мария, как знать… Царизм всюду пытается внедрить своих агентов.
Дверь домика отворилась, и на пороге показался человек с красивым, но нездорово бледным лицом и фанатично горящими глазами.
– Товарищ Яков, у нас новости из Питера!
Яков недавно бежал из сибирской ссылки, проехав вместе с батумским большевиком Кобой на собачьей упряжке более двухсот верст по льду Енисея, а потом в тайнике под полом товарного вагона до самого Урала. Предостережение, отправленное вице-директором Департамента полиции на имя начальника Енисейского губернского жандармского управления: «Ввиду возможности побега из ссылки в целях возвращения к прежней партийной деятельности Иосифа Виссарионовича Джугашвили и Якова Мовшева Свердлова, высланных в Туруханский край под гласный надзор полиции, Департамент полиции просит Ваше высокоблагородие принять меры к воспрепятствованию Джугашвили и Свердлову побега из ссылки» – запоздало.
Но долгий путь по холоду стоил «товарищу Якову» сильнейшей простуды, от которой он до сих пор никак не мог оправиться. Надежда пробраться к южным рубежам не оправдалась, пришлось уходить из России северными тропами и обосноваться здесь, недалеко от границы, но уже на норвежской территории.
– Подождите, – сказал он, – сейчас вернется Коба, расскажете сразу нам обоим.
– А где он?
– Рыбачит. Здесь море не замерзает, так он каждый день добывает рыбу, прямо как в Монастырском. Там нельма, здесь треска. Опять своим промыслом кормимся… проклятая простуда!
Яков надрывно закашлялся.
Из-за прибрежной скалы вышел второй беглец, неся на плечах огромную плоскую рыбу.
– Клянусь собакой, здесь мелочь просто не водится! – проговорил он. – Пуда два будет, не меньше.
Товарищ Петр бросился ему навстречу, и вдвоем они втащили добычу в домик. Рыба заняла весь стол, треугольный хвост свесился почти до самого пола.
Яков подбросил дров в печку и зябко потер руки перед огнем.
– Неужели на удочку? – изумилась Мария.
– На самолов. Кусок начищенной стальной трубы, крючки – большие как якорь… Хорошо, что нам от связного достался лодочный мотор «Эрвинруд». Не новый, но исправный, то, что надо – подальше от берега рыба крупнее. И чище, а то у прибрежной печень бывает червивая.
Удачливый рыбак принялся ловко потрошить палтуса и будто невзначай спросил:
– Так что за новость?
– Царь с кайзером решили драться на дуэли, чтобы прекратить войну!
– Вот как? А не пропаганда ли это? Ворон ворону, знаете ли, глаз не выклюет…
– А мне это нравится, – проворчал Петр. – Не всё же им посылать на убой солдат. Пусть сами подерутся.
– Товарищ Петр! – воскликнула Мария. – Вы как бывший анархист обращаете внимание на внешние эффекты!.. А самое главное, что отживающая социальная система может предложить только варварский способ решения проблем!