Империй
Шрифт:
Внимание публики целиком переключилось на предстоящие выборы эдилов, и очень скоро Цицерон обнаружил, что Гортензий поработал и на этом фронте. Некто Ранункул, профессионально работавший доверенным лицом на многих выборах и весьма расположенный к Цицерону (впоследствии Цицерон взял его к себе на службу), как-то предупредил сенатора о том, что Веррес созвал срочное ночное совещание, вызвав всех ведущих «специалистов» в области подкупа, и пообещал заплатить по тысяче каждому, кто убедит свою трибу не голосовать за Цицерона.
Это известие не на шутку встревожило Квинта и Цицерона, однако худшее ждало нас впереди. Через несколько дней, накануне очередных выборов, Красс был приглашен на заседание Сената,
Такой поворот событий не грезился Цицерону даже в самых мрачных фантазиях. Он был настолько потрясен, что у него даже пропал голос.
– Слышал бы ты, какой гвалт стоял в Сенате, – шептал он Квинту. – Красс наверняка, подтасовал результаты жеребьевки. В этом уверены практически все, но никто не знает, как именно он это сделал. Этот человек не успокоится до тех пор, пока я не окажусь сломлен, стану банкротом и буду отправлен в изгнание.
После этого Цицерон шаркающей походкой прошел в свой кабинет и без сил рухнул на стул. Третий день августа, в который это происходило, выдался жарким. В кабинете негде было повернуться от материалов по делу Верреса – записей откупщиков, свидетельских показаний и других документов, пылящихся на жаре. Причем это была лишь малая часть всего собранного нами. Остальные документы были сложены в коробки, лежащие в погребе. Речь Цицерона становилась все больше и больше, разбухая подобно опухоли, и ее черновиками был завален весь его стол. Я уже давно перестал следить за процессом ее составления, и лишь один Цицерон, наверное, имел представление о том, что она будет собой представлять. В готовом виде она находилась в его голове, которую он сейчас массировал кончиками пальцев.
Каркающим голосом Цицерон попросил меня принести ему стакан воды. Я повернулся, собираясь отправиться на кухню, но в следующий момент услышал позади себя натужных вздох и затем – громкий стук. Обернувшись, я увидел, что Цицерон потерял сознание и ударился головой о стол. Мы с Квинтом кинулись к нему, подняли его за обе руки и посадили прямо. Лицо Цицерона стало серым, из носа стекала ярко-алая струйка крови, рот полуоткрылся.
Квинта охватила настоящая паника.
– Приведи Теренцию! – крикнул он мне. – Скорее!
Я кинулся на второй этаж и сообщил ей, что хозяину плохо. Теренция отправилась со мной и сразу же с поразительным хладнокровием и властностью приняла командование на себя. Цицерон уже пришел в сознание и сидел, свесив голову к коленям. Теренция присела рядом с ним, велела принести воды, а затем вынула из рукава веер и стала энергично махать им перед лицом мужа. Квинт, по-прежнему ломая руки, в срочном порядке отправил двух младших секретарей на поиски любых лекарей, которых удастся отыскать по соседству, и вскоре каждый из них вернулся, волоча за собой по перепуганному мужчине. Оба эскулапа оказались греками и немедленно затеяли крикливую перебранку, споря о том, какой способ лечения предпочтительнее – очистить больному желудок или отворить ему кровь. Теренция незамедлительно отправила докторишек восвояси. Она также отказалась уложить Цицерона в постель, строго-настрого предупредив Квинта: если весть о болезни Цицерона просочится за пределы этого дома, она немедленно разнесется по городу, и тогда у римлян отпадут последние сомнения в том, что «с Цицероном покончено».
Ухватив мужа под руку, Теренция помогла ему подняться на ноги и повела
– Ты еще не проиграл! – жестким тоном говорила она мужу. – Ты заполучил это дело, вот и доведи его до конца!
Квинт тоже слышал это и взорвался:
– Все это замечательно, Теренция, но ты не понимаешь, что произошло!
После этого он поведал ей о назначении Метелла председателем суда по вымогательству и о том, какими последствиями это чревато. Когда в январе Метелл займет кресло председателя суда, объяснил Квинт, надежд на обвинительный приговор не останется, значит, слушания должны завершиться до конца декабря. Но, учитывая способности Гортензия затягивать любой судебный процесс, это совершенно невозможно. До начала Помпеевых игр у суда останется всего десять рабочих дней, и большая часть этого времени уйдет на произнесение Цицероном речи. А ведь суд еще необходимо ознакомить с огромным объемом улик и свидетельских показаний! Как только Цицерон произнесет свою блистательную речь, в которой охарактеризует суть дела и настроит аудиторию на нужный лад, суд уйдет на двухнедельные каникулы, после которых все обо всем забудут.
– Однако хуже другое, – мрачно подвел итог Квинт. – Все они уже на довольствии у Верреса.
– Квинт прав, Теренция, – промямлил Цицерон. Он беспомощно хлопал глазами, словно только что проснулся и не может понять, где находится. – Я должен отказаться от претензий на должность эдила. Проигрыш на выборах станет унижением, но еще более унизительным будет выиграть и оказаться не в состоянии выполнять свои должностные обязанности.
– Как патетично! – воскликнула Теренция и сердито вырвала свою руку из руки мужа. – И как глупо! Ты воистину не заслуживаешь того, чтобы быть избранным, если пасуешь перед первым же препятствием, даже не попробовав дать бой!
– Дорогая, – умоляющим тоном заговорил Цицерон, прижав ладонь ко лбу, – я с готовностью вступлю в схватку, если ты надоумишь меня относительно того, как можно победить само ВРЕМЯ! Но что мне делать, если в моем распоряжении остается всего десять дней, в течение которых будет работать суд перед тем, как уйти на каникулы? На одну только мою речь уйдет половина этого срока.
Теренция приблизила свое лицо вплотную к лицу мужа и прошипела по-змеиному:
– Тогда сделай свою речь короче!
После того как Теренция ушла на свою половину, Цицерон, все еще не успев прийти в себя после этого нервного срыва, вернулся в кабинет и в течение долгого времени сидел, уставившись в стену невидящим взглядом. Мы оставили его одного. Перед закатом пришел Стений и сообщил, что Квинт Метелл вызвал к себе всех свидетелей-сицилийцев по делу Верреса и некоторые из них по глупости откликнулись на это приглашение. От одного из них Стений получил полный отчет о том, что там происходило. «Я избран консулом, – грохотал он. – Один мой брат правит Сицилией, второй – избран претором суда по вымогательству. Нами предпринято много шагов, направленных на то, чтобы не допустить обвинения Верреса. И мы никогда не простим тех, кто пойдет против нас!»
Дословно записав этот рассказ, я пошел к Цицерону, который сидел недвижимо на протяжении уже нескольких часов. Я прочитал ему это сообщение, но он даже не пошевелился.
Я уже серьезно забеспокоился за разум хозяина и собирался позвать его жену или брата, если он в ближайшее время не очнется, вернувшись из неких заоблачных сфер, в которых витал. Однако он неожиданно проговорил, глядя в стену перед собой:
– Отправляйся к Помпею и договорись о моей встрече с ним сегодня вечером. – Я колебался, полагая, что это – еще один симптом сразившей его психической болезни, но Цицерон перевел взгляд на меня и не терпящим возражения тоном приказал: – Иди!