Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт
Шрифт:
В первое время Диоклетиан относился к христианству спокойно. Напротив императорского дворца в Никомедии был выстроен христианский храм, прихожанами которого были жена и дочь императора, иные его родственники и множество придворных. Диоклетиана это не смущало. Отношения с римским епископом Каем, который, как утверждает предание, приходился родственником императору, были ровными и деловыми, как и отношения со сменившим его в 296 году епископом Марцеллином. Диоклетиан, как, впрочем, и большинство императоров до него, предпочитал общаться с христианами именно через римского епископа – такова была традиция и ее не стали изменять. Какого-либо особого интереса к деятельности иных епископов со стороны Диоклетиана видеть не приходится. Как настоящий бюрократ, он четко выстраивал иерархию отношений.
Дворец
Создается впечатление, что либо Диоклетиан не придавал христианству вообще никакого серьезного значения, либо он приглядывался к Церкви, не исключая перспектив активно, на государственном уровне, использовать ее для консолидации империи. Первое, впрочем, маловероятно, поскольку Церковь уже занимала в Римском мире исключительное по важности место и играла все возрастающую роль. Ряды христиан все прибывали, и Диоклетиан мог воочию, на примере своей семьи, жизни своего дворца и даже своей гвардии, это наблюдать. В конце концов, Диоклетиан был слишком умен, чтобы просто игнорировать Церковь в своей политике укрепления государства.
Так что, по-видимому, император приглядывался, примеривался к тому, как можно адаптировать Церковь к своей политике. Диоклетиана не могло не привлекать признание всякой власти «от Бога», хотя и озадачивало то, что Церковь была доктринально и принципиально «вне мира» и не признавала абсолютным авторитет власти, даже и императорской.
В христианстве второй половины III века были все еще сильны апокалиптические настроения, поэтому отношение к «тварному миру» было у христиан более чем настороженное, и даже отчетливо критическое, как к «царству князя мира сего». Соответственно, жизнь в этом тварном мире воспринималась не иначе, как суровое испытание перед Жизнью вечной. Для рационального Диоклетиана это было непостижимо. Кроме того, в этом для него было и нечто тревожное: если сам строй поведения в мире определяется приготовлением к Вечному блаженству, то и властители мира – все без исключения – понимаются как орудия испытания христианина. Господь попустительствует мирской власти, чтобы христиане могли обнаружить и испытать свою ревностность и стойкость в вере, проявить готовность к духовному подвигу. Но, попустительствуя власти, Господь не вещает истину через нее! Следовательно, Диоклетиан понимал, что для христиан совершенно неприемлем принцип сакральности императорской власти.
Изменение в отношении Диоклетиана к христианам становится очевидным только с 299 года. Обычно это связывают с неудачным изучением внутренностей жертвенных животных во время гадания, происходившего в присутствии императора. В соответствии с этим эдикт 299 года, изданный сразу после этого обряда, предписывал обязательное присутствие при совершении жертвоприношений для всех дворцовых чинов, для всех государственных чиновников и для всех легионеров, независимо от их исповедания.
Конечно, было известно, что и во дворце, и в магистратурах, и в легионах христиане составляют весьма значительную долю и что они, в отличие от представителей языческих неримских религий, при жертвоприношениях не присутствовали. Следовательно, эдикт обращен был прежде всего к христианам. При этом Диоклетиан знал, как болезненно, а также не скрывая своего пренебрежения, а то и враждебности, члены Церкви относились к необходимости присутствия на жертвоприношениях в прежние годы. Правда, эдикт не требовал участия в языческих обрядах от христиан. Требовалось только присутствие, которое зримо свидетельствовало бы о лояльности к власти. Эдикт не предусматривал конфискаций имущества, а равно и жестоких наказаний, в том числе и смертью. Просто те, кто злостно (без уважительной причины) уклонялся от участия в обрядах, подлежали увольнению со службы. Тем не менее, именно с этого момента деятельность Диоклетиана принимает все более отчетливо антихристианский характер.
Но странно было бы полагать, будто это изменение связано именно с неудачным жертвоприношением в Нокомедийском дворце. Если ситуация на Востоке империи создала почву для недоверия к христианам, то толчком к репрессиям послужила ситуация, сложившаяся на Западе империи.
С самого начала 290 года не утихали бои на рейнской границе. Франки все активнее вторгались в Бельгийскую Галлию. Впрочем, часть франков согласна была принять римское подданство. Хуже было с алеманами, бруктерами и сугамбрами [8] – многочисленные бои с ними буквально изматывали пограничные отряды римлян. Представители этих племен, хотя не столь активно как франки, изъявляли желание осесть на пограничных территориях и взять на себя функцию обороны границ империи.
8
Германские племена, жившие за Рейном. – Прим. ред.
Такая практика была не нова, но в Никомедии и в Равенне перешедшим в подданство империи варварам особо не доверяли. Возможно, не без обоснования: бывали случаи (не частые, но и не такие уж редкие), когда варвары-пограничники вступали в сговор с германскими племенами. Но и отказываться от использования перешедших в римское подданство варваров вряд ли представлялось возможным. Во-первых, граница была чрезвычайно протяженной, а во-вторых, варвары лучше всего были приспособлены к местным климатическим особенностям (в зимние периоды, а редкими такие случаи не были, насмерть вымерзали пограничные заставы целых линий, чего с варварами не случалось).
В то же время, среди варваров весьма активно действовали христианские проповедники. Их деятельность началась в период четырнадцатилетнего понтификата римского епископа Фабиана, который, кстати, в 250 году стал одной из первых жертв во время гонений императора Деция. В последующие годы миссионерство среди варваров явилось одной из главных забот Церкви на западе – наибольшая активность приходилась на понтификаты Дионисия и Кая. Миссионерство имело успех, и известны целые франкские деревни, где стояли храмы и община представляла собой полноценный церковный приход. К такой деятельности, курируемой римскими епископами, императоры относились различно. Одни, как интеллектуал и эстет Галлиен – индифферентно. Другие, как суровый Аврелиан и рассудочный Проб, – поощрительно. Третьи, как Диоклетиан, – настороженно.
Галлиен, друг Плотина, сам философ и поэт, отважный воин и одаренный полководец, став императором, словно от отчаяния из-за тщетности своих усилий собрать воедино разваливающийся Римский мир, «ушел в загул», который продолжался все восемь лет, пока его в 268 году не убили заговорщики (кстати, расчистившие путь т. наз. «иллирийским императорам»). В дела Галлиен не вникал, и христианами (как и всем остальным) не интересовался. Аврелиан и Проб, которые, казалось бы всецело принадлежали архаическому миру «старых римских добродетелей», видели, однако же, в христианизации варваров несомненную пользу. Не становясь римлянами, не оскорбляя потомственных римлян и их традиции, варвары-христиане были неизменно лояльны власти и верно служили империи. Как ни парадоксально, но христианство способствовало романизации варваров, если под романизацией понимать адаптацию в Римской цивилизации.
Диоклетиан не хуже Аврелиана и Проба, которых он весьма чтил (что, правда, не мешало ему участвовать в заговорах), видел несомненный позитив от христианских миссионеров. Но вместе с тем, его смущало образование по римским границам все более и более укрупняющихся «христианских анклавов». Казалось бы, какое от этого может быть беспокойство? Варвары-христиане ни разу не подавали повода заподозрить именно их в нелояльности и честно выполняли свои обязательства перед империей. И, тем не менее, Диоклетиана беспокоило то, что слово римского епископа и прочих духовных вождей было для них первичным, а воля императоров – вторичной. В выстраиваемой им системе сакрально сти императорской власти подобная позиция становилась особенно неуместной и подозрительной.
Зима 291-292 года выдалась не столько морозной, сколько снежной. Снежные заносы сделали невозможным передвижение по дорогам к северу от Альп. Не без труда удалось пережить зиму в Галлии, и прежде всего в пограничных заставах. Но самое тяжелое началось весной и летом – реки вышли из берегов и разрушили едва ли не все римские пограничные укрепления, прежде всего – вдоль реки Рейн [9] . Пострадали поля крестьян и латифундии галльской знати. Но что куда хуже, одновременно стали непригодны для жизни большие территории к востоку от Рейна. Варварские германские племена были в гораздо большей степени уязвимы для ударов стихий и теперь оказались обречены на вымирание. Погибать они не хотели и потому ринулись через разрушенную римскую границу на равнины римской Галлии, сметая все на своем пути.
9
Древнее название Рейна – Рен. – Прим. ред.