«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Бэнкс Иэн М.

— Выкупить и поместье вкупе с домом, — повторил Фромлакс, наклоняясь к боссу, чтобы никто не смог подслушать. Учитывая оживленные разговоры, смех и призывный вой играющего на сцене оркестра волынщиков, эта мера предосторожности была, пожалуй, излишней. — Оно ведь тоже выставлено на продажу.

Фигуинг вытаращился на него как на сумасшедшего:

— Выкупить этот Горбордель? О'кей, великолепно, предложи это правлению. — Он отвернулся и покачал головой.

Но стоило двум представительницам клана Уопулдов — какой-то там тетке и безвестной племяннице — пригласить их на танец под названием «Лихой белый сержант», как его физиономия расплылась в профессиональной улыбке. Деваться

было некуда, хотя у Фромлакса сложилось впечатление, что эти групповые шотландские пляски с кружением и подскоками специально выдуманы для того, чтобы иностранцы, не владеющие сложными фигурами и непостижимо замысловатыми переходами, выглядели посмешищем и чувствовали себя полными идиотами. Их в очередной раз вынесло на паркет, где проходило это обрядовое буйство.

— А от чего вы, ребята, так забалдели тогда в Сингапуре, не помнишь? — спросил Филдинга кузен Стив, специалист по контейнерным подъемникам.

Взопревшие от особенно темпераментного танца, они стояли у импровизированного бара в дальнем конце зала. Оба были в официальных костюмах шотландских горцев, при полном параде, как издревле заведено Красавчиком принцем Чарли, ⁵⁷ — килты, спорраны и все остальное, кроме курток, которые они сняли после первого же энергичного танца. Филдинг забыл, как в этой одежде человек мучается от жары. Не все мужчины семейства Уопулдов решились последовать праздничному каледонскому этикету — некоторые пришли в обычных смокингах, — но семья когда-то купила титул и с тех пор имела собственный тартан, а мужчины получили право носить тяжелые килты, туфли с девичьими кружевными ленточками крест-накрест поверх толстых белых гетров — честно говоря, гетры, если их не подворачивать, достигали длины чулок, — и прикреплять к поясу крохотулечные (местное слово) кинжалы. В таком духе.

57

Красавчик принц Чарли — Чарльз Эдуард Луи Филипп Казимир Стюарт, претендент на британский трон и предводитель неудавшегося восстания якобитов 1745–1746 гг. Народный герой Шотландии, воспетый в романтических балладах и легендах.

— В Сингапуре? — Филдинг притворился, что не понимает, о чем речь. Он покачал головой и отхлебнул еще — сегодня шампанское лилось рекой и виски тоже, — потом остановился и погрозил пальцем: — Ах вот ты о чем! — Он еще выпил и поднял глаза на Стива. — Заметно было, да?

— Сдается мне, там дело не ограничилось тухлыми креветками с пивом, — закивал Стив.

— Спроси лучше Олбана, — ответил Филдинг. — Я что-то подзабыл.

— Вставило вам?

— До самых печенок, — подтвердил Филдинг.

— Где тебя носило? — Гайдн плюхнулся за стол рядом с Олбаном, чуть не пролив шампанское из принесенного с собой бокала.

Гайдн вырядился в килт со всей положенной атрибутикой и уже находился в той фазе подпития, которая напрочь освобождает от комплексов любого мужчину, щеголяющего без штанов. На Олбане тоже был комплект с килтом, но менее официальный: обычные туфли, поясная сумка-спорран из грубой кожи, тартан семейной расцветки, но в приглушенных тонах, и рубаха без застежки, из тех, что надеваются через голову, со свободными рукавами и кружевом по вороту.

— Гулять ходил, — ответил Олбан.

— Неужели по дороге?

— Нет, по горам.

— Просто так, для интереса?

— Просто так.

— Мы уж испугались — ты умчался, как на пожар, — сказал ему Гайдн. —

Чуть на поиски не пошли. Твой дружок, Нил Мак-как-то-так, требовал горноспасателей вызвать.

— Знаю. Очевидно, ребятишки запускали с галереи бумажные самолетики, целясь в парадную дверь. Моя записка тоже пошла в дело — она на дорожке валялась, под рейнджровером.

— Да-да. — Гайдн обвел взглядом толпу прыгающих и пляшущих. — Кажется, все довольны, — отметил он.

— Еще бы, — сказал ему Олбан. — А ты разве не доволен?

— Я просто в экстазе.

— Останешься в фирме после продажи?

— Предлагают, — сказал Гайдн, глядя, как загипнотизированный, на водоворот танцующих. — Зовут переехать в Штаты.

— А куда?

— Хоть на Манхэттен. — Гайдн отпил из своего бокала. — Хоть в Сан-Франциско.

— Не самые плохие варианты.

— Вот именно. — Он посмотрел на Олбана. — А ты бы как поступил? На моем месте?

— Я? Ну, я бы не поехал жить в Штаты, как не переехал бы в Германию в середине тридцатых. Но это — я. А на твоем месте я бы, наверное, согласился. Ты же не из мусульман, к ним теперь относятся как раньше — к евреям, так что, вероятно, будешь там в безопасности.

Гайдн пристально посмотрел на него одним глазом, потом открыл второй глаз и сказал:

— Уин права. Какая-то у тебя болезненная реакция, понимаешь?

— Знаю за собой такое. Честно говоря, это мой недостаток.

— Ну вот, а говорят, что вы с Уин никогда и ни в чем не сходитесь.

— Мы все теперь сказочно разбогатеем? — спросила Дорис у Берил, перекрикивая оркестр.

Они оказались за одним столом с Энди и Лией, Олбаном, Кори, ее мужем и детьми. Дети, правда, на месте не сидели да и поблизости находились недолго: они, видимо, ходили на головах в игротеке, или сражались в компьютерные игры в телевизионной гостиной, или бегали по дому, исследуя те помещения, которые обычно находились под замком. Теперь их открыли для всех без исключения — в бьющей через край праздничной эйфории.

— Что-что, милая? — переспросила Берил.

— Мы все сказочно разбогатеем? — повторила Дорис.

— Я — безусловно, — сказала Берил. — А у тебя акций — ровно кукиш, милая моя.

— Вот гадюка.

Берил похлопала Дорис по руке.

— Мы обе разбогатеем, милая. Впрочем, я никогда не знала нужды и… ах, какое-то есть выражение… И по сю пору. Да. И по сю пору не нуждаюсь.

Дорис неспешно кивнула. Очевидно, раздумывала.

— Я считаю, — сказала она твердо, — что нам следует приобрести скаковую лошадь.

Берил остолбенела, не донеся до рта свой бокал, а потом ответила:

— Знаешь что? По-моему, это прекрасная мысль.

Шотландские народные танцы группируются по два, три или четыре, после чего оркестр играет медленный вальс или фокстрот, чтобы гости остыли и перевели дух или просто потанцевали парами, а не всем скопищем.

Олбан покружил в мягком, утонченном вальсе сначала Берил, потом Дорис, а потом и Уин — как-никак это ее день рождения.

— В итоге благодаря Кэтлин мы получили дополнительно двадцать миллионов, — констатировала Уин.

В его руках, даже на чопорном отдалении, она казалось немыслимо сухонькой и хрупкой. Олбан сдвинул спорран на бедро, чтобы он не попадал партнерше в неудобные места, и вел ее в танце, остро ощущая свой рост и силу по контрасту с этой тщедушной старушкой, которая с каждым днем становилась еще меньше, сжималась и усыхала, как яблоко, оставленное на печи или в воздушной сушилке. Он, конечно, не питал иллюзий, что это каким-то образом символизирует ослабление ее жизненной силы или власти над семьей.