«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Бэнкс Иэн М.

Игру он знал как свои пять пальцев, хотя это не гарантировало постоянных выигрышей. «Империя!» — это не шахматы; подчас успех зависит от везения — как при первоначальном раскладе, так и в ходе партии. Тем не менее на практике можно отработать множество приемов, а Олбан в детском возрасте проводил немало времени за игровой доской.

Одного из квартирантов звали Крисом, ему и принадлежала игра; Олбан был почти уверен, что этот парень считает себя настоящим асом, который будет нести всех подряд. Несколько первых побед Олбана он списал на везенье новичка, и Олбану

стало ясно, что противник не очень-то умен. В начале семестра все четверо договорились провести турнир продолжительностью в целый учебный год, и, когда Олбан постепенно добился отрыва от всех остальных, до Криса стало доходить, что это не просто удача.

Через некоторое время Олбан заметил, что Крис начинает менять свой стиль игры. Теперь он обычно переходил в атаку на Олбана, как только замечал, что силы противника достигли чрезмерного, по его мнению, уровня, даже если они не представляли тактической угрозы для его земель, владений или экспедиционных подразделений. Олбан все еще иногда побеждал, а Крис лишь слегка улучшил свои дела, в то время как двое других то использовали возможность объединиться против Олбана, то нападали на Криса, пока тот старался рассеять войска Олбана. Вначале Олбан закрывал на это глаза, но после одной партии, когда он остался относительно беспомощным, а двое других рвались к победе, которую так и не сумели одержать из-за своих грубых и неумелых действий — оба были дерьмовыми игроками, да к тому же обкурились наркотой, зашли в тупик и согласились на ничью, — он решил изменить тактику в отношении той полицейской роли, которую взял на себя Крис.

В следующий раз, когда Крис атаковал его крупным, но ограниченным контингентом, Олбан бросил против него все свои ресурсы. Криса он разгромил, но при этом безнадежно ослабил свои позиции. В следующем раунде они оба были выведены из игры, а победу сумел одержать один из их приятелей.

Во время игры Крис роптал, а потом, когда они под пиво смотрели телевизор с приглушенным звуком, просто вышел из себя:

— Какого хрена ты это сделал, а? Я ведь не пытался выбить тебя из игры. Просто хотел слегка осадить.

— Знаю, — сказал ему Олбан, открывая несколько банок пива и протягивая одну из них Крису, долговязому парню с курчавыми черными волосами.

— Тогда чего ты так распсиховался, Ол?

— Мне осточертели твои выходки.

— Игра есть игра, старик.

— Знаю. То, что я делаю, — тоже игра.

— Но я-то всего лишь хотел тебя притормозить.

— Да знаю я, чего ты хотел. Говорю же, меня это прет.

— Потерпишь! — заржал Крис.

Он взял у одного из игроков косяк с марихуаной, неглубоко затянулся и передал Олбану.

— Посмотрим, — сказал Олбан, пожав плечами.

— Но ты слил, — напомнил ему Крис. — Меня вышиб, но и себя надрал.

— И буду делать то же самое, пока ты не прекратишь атаковать меня без всякой причины, просто чтобы «слегка осадить».

— Что? Ты шутишь?

— Нет, я серьезно. Вот увидишь.

— Ты будешь меня прессовать, забирать мои земли и все такое просто потому, что я нападаю на один квартал?

— Буду.

— Совсем

обалдел! Меня выбьешь, но и сам вылетишь!

— Знаю. Но тебя остановлю.

— А если я не остановлюсь?

Олбан пожал плечами.

— Но ты сольешь игру, старик! — отметил Крис, пытаясь найти в этом какую-то логику.

Олбан чокнулся с ним банкой:

— Поехали.

Еще в двух партиях Крис атаковал его точно так же и по той же причине, а Олбан отвечал на это как прежде.

Обозвав его психом, Крис в следующей партии все-таки отказался от прежней тактики. Как-то под пьяную лавочку Олбан объяснил, на случай если тот не понял, что существует просто игра и сверхигра. Даже если отвлечься от турнира длиной в целый год, всегда существует сверхигра, это больше, чем просто игра, и о ней нельзя забывать.

Крис сказал, что все равно он шизанутый.

— Береги себя.

— Ты тоже.

— Я серьезно. Прогноз на сегодняшний вечер и на завтра хреновый. Не рискуй понапрасну. Пожалуйста. Возвращайся целой и невредимой.

— Будь спокоен. — Верушка, уже снаряженная, обутая и тепло одетая, поднимается на цыпочки и целует его в лоб; потом опускается с носков на ступни, хрустя гравием, и опять целует его, долго и с чувством, но уже в губы. — Я тоже серьезно, — шепчет она, прижимаясь к нему. — Береги себя. И сам не рискуй понапрасну.

— Обещаю, — говорит он.

Верушка отпускает его и смотрит ему в глаза, в каждый по отдельности.

— Ты ведь не помнишь, что было ночью, правда?

Он недоуменно поднимает брови, склоняя голову набок.

Она улыбается.

— После того. Ты говорил о своей матери. Во сне.

Похоже, он неприятно удивлен.

— Я? За мной такого не водится.

— Значит, есть какая-то другая Ирэн, она же мама.

— Боже, — вырывается у него; взгляд устремляется в направлении подъездной аллеи, ведущей к морской бухте, которая отсюда не видна. — Подожди-ка. Я помню, ты меня разбудила.

— Точно, — кивает она.

Он отводит глаза в сторону.

— Ну ладно.

— Не важно, — говорит она с еще одним, последним поцелуем. — Увидимся в понедельник утром. Иди в дом, позавтракай.

— Эй, слушай, — говорит он, все еще держа ее за руку. — Если попадешь под дождь или если просто передумаешь, возвращайся. В любой момент. Если не найдется возможности побыть здесь вместе, снимем комнату в Инхнадамфе. Да и Нил Макбрайд с женой всегда нас пустят.

Она останавливается, опять кладет ему на грудь голову и говорит:

— Предпочитаешь не оставаться здесь со своей родней?

— Эх, могли бы с тобой пробраться в северное крыло, захватить несколько поленьев, растопить камин, — говорит он. — Нет, ладно. Если что — возвращайся. Не задерживайся.

— Договорились, — отвечает она, протягивая ему руку для поцелуя.

Верушка проскальзывает в свой «форестер», заводит его и, выезжая по гравиевой дорожке, машет рукой через окно. Он тоже машет и смотрит ей вслед, пока автомобиль не исчезает за деревьями.

Повернувшись, Олбан идет назад в огромный дом.