«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу
Шрифт:
— За что? — эхом повторила Уин, широко раскрыв глаза. — За демонстративный отказ поддержать тост, за иезуитскую реплику о том, что тебе вино не лезет в горло. За твое поведение во время ужина. Собственно говоря, за твое поведение в течение всего уик-энда и вообще в последнее время. По-моему, за это следует извиниться. Если у тебя иное мнение, будь любезен его озвучить.
В такие моменты, подумал Олбан, ей никто бы не дал ее семидесяти пяти. Она сбрасывала лет десять, а то и двадцать. Злость и возмущение молодили ее, заряжали энергией. В последние годы он научился противостоять ее давлению: просто уходил в себя
Неужели он и вправду безобразно себя вел во время этой торговой выставки? Олбан так не думал; с его точки зрения, он, наоборот, источал любезность, даже за ужином, вплоть до того момента, когда дезертировал после ее странно беспощадного тоста. Он смог припомнить одну-единственную колкость, да и то завуалированную, которую позволил себе ранее: мол, из высших соображений политкорректности, предпочтительнее всего были бы местные вина урожаев постапартеидного периода. Он даже не стал облекать это в форму критического замечания или рекомендации — просто высказал некое предварительное наблюдение, в основном с целью посмотреть, как отреагируют собравшиеся «спрейнтократы», и таким образом прозондировать их политические взгляды (предсказуемо правые, как свидетельствовал их недоуменный и даже глуповатый вид).
С другой стороны, если кто-то и был в состоянии заметить камень за пазухой у одного из членов семьи и/ или у сотрудника семейной фирмы, так это только Уин. Ему было мучительно сознавать, что эта ее способность проявилась еще в Лидкомбе, когда он и Софи украдкой переглядывались за общим столом, считая — как оказалось, по глупости, — что бабушка пребывает в таком же неведении, как Джеймс и Клара, то есть ни сном ни духом не догадывается, что происходит у нее под носом. Тогда они горько ошибались и, вне всякого сомнения, расплачивались за это по сей день. Видимо, он недостаточно умело скрывал свое отношение к бизнесу, и Уин, как настоящая хищница, сразу почуяла слабину в стаде. Выследила самого хилого бычка, чтобы его свалить.
Все может быть. Наверное, подумал он, не следовало ездить в Национальный парк Крюгера до окончания торговой ярмарки.
Как бы то ни было, эта вкрадчивая старая ведьма ждала либо извинений, либо оправданий. Пришлось пойти у нее на поводу.
Он постарался держаться и говорить как можно разумнее.
— Должен сказать, что тост «За торговлю и благотворительность, но не за благотворительность в торговле» был неуместен, — сказал он, сделав глоток апельсинового сока.
— Я этого не говорила.
— Думаю, если вспомнить, то обнаружится, что ты в точности это и сказала.
— Я сказала: «За торговлю и благотворительность, а не только за благотворительность в торговле».
— Насколько мне помнится, Уин, ты сказала не так.
Он
— Положить тебе?
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала Уин. — Дело не в какой-то одной реплике, дело в твоем отношении. Ты держался нелюбезно, даже грубо. Весь вечер позволял себе антиамериканские выпады.
— Ничего подобного. Мне нравится Америка. Головокружительная страна, — сказал Олбан, неторопливо исследовал предлагаемое разнообразие блюд и положил себе пару толстых ломтиков бекона. На самом деле у него не было аппетита, но приходилось создавать видимость. — Кроме того, мне довольно симпатичны американцы, — продолжил он и добавил к бекону грибов и омлета. — А если они проголосуют за интеллигентного мистера Гора, я буду и дальше им симпатизировать, по крайней мере какое-то время. — Он обвел рукой горячие кушанья. — Не соблазнишься?
Глядя на него безо всякого выражения, Уин выдержала паузу, прежде чем сказать:
— Знаешь, Олбан, на самом деле ты далеко не так остроумен, как тебе кажется.
— Я и не пытаюсь острить, Уин, — сказал он, кивнув в сторону подноса. — Серьезно. Положить тебе что-нибудь? А то, честно говоря, у меня в тарелке все остывает.
— Бекон, котлету, почки, — перечислила Уин и добавила: — Пожалуйста.
Олбан повиновался, придержав язык, чтобы ненароком не принести извинения за отсутствие бараньих глаз и обезьяньих яичек.
Уин без энтузиазма посмотрела на свою тарелку.
— Выглядит уныло, — сказала она. — Надо бы добавить помидоров.
— Оформление — немаловажная вещь, — согласился он, выполняя просьбу.
— Ты меня беспокоишь, Олбан, — сказала Уин, в молчании съев несколько кусочков.
— Правда, Уин?
— Ты меня всегда беспокоил. А сейчас особенно.
— Что же тебя беспокоит?
— Олбан, я не могу открыть тебе всего, что меня угнетает. — Он решил, что ее потянуло на патетику. — Но поверь, у меня сердце не на месте.
— Верю.
— Ты всегда отдаешь себе отчет в своих действиях?
Олбан откинулся на спинку стула. Ну и вопросик, подумал он.
— Ты имеешь в виду — лучше других?
Уин пропустила это мимо ушей.
— Да или нет?
Он подумал, не ответить ли в лоб. К чему этот допрос? Много ли найдется людей, которые честно ответят «да»?
— Уин. — Он положил нож и вилку. — Что ты хочешь услышать?
— В данный момент хочу услышать ответ на свой вопрос.
— Тогда я отвечаю «да». Да, я всегда знаю, что делаю. А ты?
— Речь не обо мне, Олбан.
— Мне кажется, речь идет о твоем отношении ко мне, Уин.
— А мне кажется, речь идет о твоем отношении к работе, к фирме, к семье и собственной жизни.
— Это значительное обобщение.
— Ты когда-нибудь задумывался о своих действиях?
— Уин, что за вопрос? — запротестовал он. — Я же сказал — да. По-моему, я всегда знаю, что делаю. Можно сказать, со школьной скамьи — с тех пор, как засел за учебу, чтобы сдать экзамены. В универе я осознанно выбрал специализацию, а затем стал работать в фирме. По-моему, у меня получалось неплохо. Да и сейчас вроде бы работаю с толком.