Империя огня. Амнезия в подарок
Шрифт:
— А что Мариан Сизер, воспитанник Геллов?
Лицо женщины осветилось:
— Мариан хороший мальчик, — улыбаясь, произнесла она. — Он как солнечный луч, разгоняющий серость долинных туманов.
— Луч света в темном царстве… — вымолвила я.
— Красиво вы сказали, эньора.
— Это я не, а… неважно. Хороший мальчик, говорите? А мне он показался грубым и заносчивым.
— Не без этого, — согласилась Нереза. — Нрав у него резкий, но сердце доброе.
Он нежно любит сестру, всегда защищает ее и подбадривает. Не будь рядом Мариана, наша госпожа совсем бы
— Значит, Мариан наследник Геллов?
— Я точно не знаю, но говаривают, что земли перейдут к нему после смерти нашего эньора, если тот не обзаведется наследником.
— А тот не обзаведется.
Служанка посмотрела на меня и молвила загадочно:
— Кто знает, кто знает…
— На что это вы намекаете?
— Ни на что, эньора. Просто случаются иногда чудеса.
«Это точно», — подумала я.
Я просидела в комнате еще несколько дней, пока насморк не прошел.
Брадо Гелл заходил ко мне раз в день, осведомлялся, как я себя чувствую, затем желал выздоровления и удалялся. Таким образом, мы контактировали от силы минуты две. Если бы не Нереза, которая постоянно была при мне, я бы точно взвыла от одиночества.
Абы кого Гелл бы ко мне не приставил. Нереза была выбрана мне в служанки по определенным причинам. Она умна, расторопна, имеет вес в замке, все обо всех знает и, в общем, идеально подходит для того, чтобы присматривать за мной, наставлять и учить быть эньорой.
Я вызнавала у нее, чем живет Тоглуана, грядут ли какие-нибудь события и какие, а также подробно расспрашивала о том, как должны вести себя плады и особенно незамужние эньоры.
Она даже объяснила мне, откуда берется белое пламя. Оказывается, когда на плада нападают или, напротив, нападает он, то «извергает пламя» подобно дракону. В обществе считается неприличным показывать просто так свое пламя, пусть и белое – это может быть воспринято как вызов. Нужно уметь себя контролировать. Как это делать, Нереза ответить не смогла, ведь она сама не плад. Зато она рассказала о том, что пламя каждого плада особое, не похожее на другие. Плад может излечить себя или другого плада пламенем, взять из него жизненную силу. Известны случаи самосожжения, когда плады позволяли собственному пламени пожрать свое тело.
Служанка если и задавалась вопросом, почему я этого не знаю, то вида не подавала, и отвечала на каждое «почему». Чтобы как-то объяснить свои вопросы и странности, я сочиняла для Нерезы истории якобы из моей жизни.
Родилась я в небогатой семье, жили мы уединенно. Отец растил нас с братом один: научил заботиться о себе, вести быт и не бояться труда, обучил грамоте, письму и счету, не делая между нами с братом различий в воспитании. Великим искусством повелевания огнем отец сам не владел, и поэтому не мог обучить ему нас. Отец считал, что не происхождение определяет человека, а его поступки.
Про отца я сочиняла много, упоенно.
— Вы очень любите отца, эньора, — заметила Нереза, которая слушала мои вольные сочинения то с удивлением, то с улыбкой. — Могу я спросить?
—
— Что случилось? Почему вы остались одни?
Мне вдруг стало больно, так больно, словно кто-то с размаху всадил в грудь острую иглу. Выдохнув, я попробовала продолжить вить кружево лжи, но не смогла, так и осталась молча стоять.
— Простите меня, эньора… — расстроилась Нереза. — Как я только могла о таком спросить…
Может, я и не выдумываю вовсе, а говорю правду? Может, у меня действительно был – или еще есть! – отец, которого я очень люблю? Но почему тогда больно? И почему его образ не возникает в памяти?
Проклятая амнезия…
Как Гелл и обещал, меня перевели в другую комнату, большую и светлую. Тут уж явно постарались над интерьером: ничего вычурного, раздражающего, нелепого, все выдержано в нейтральном элегантном стиле. Два окна – и хороших окна, без всяких расшатанных штучек и сюрпризов; кровать, на которой могут уместиться три таких, как я, девушки; прикроватный столик; изящный миленький стол и такой же стул; шкаф; комод. В одном из углов декоративная красивая ваза, в другом – ширма, а на нежно-розовых стенах развешаны милейшие пейзажи. Так как комнату заливал дневной свет, пламя в канделябрах без свечей не зажглось при нашем появлении. Но с наступлением темноты оно снова оживет, давая тепло и свет.
Пока я осматривалась в своих новых владениях (или в новой тюремной камере), Нереза уже успела составить свое собственное мнение:
— Какая замечательная комната, эньора! — радостно воскликнула она.
Я улыбнулась, подошла к комоду и открыла из любопытства первое отделение. Внутри обнаружилось что-то белое. Я коснулась первого, что попало под руку, и вытянула панталоны.
В следующем отделении были сложены сорочки, тоже, конечно, белоснежные, новые и нежнейшие; я вспомнила о тех жестких сорочках, что нашла в той своей каморке, и поняла, что они и впрямь годились только на то, чтобы в них сморкались. В других отделениях было все прочее, необходимое молодой особе.
Шкаф тоже не пустовал: мы нашли в нем платья, как простые домашние, так и понаряднее, с вышивкой и прочими украшательствами, а также шаль и новенький плащ винно-красного цвета с капюшоном, и несколько пар домашних туфель.
Это все, несомненно, стоит очень дорого. И это все новое, подобранное именно для меня. Цвета все мои – холодные, яркие, насыщенные. Я итак выделяюсь, а в этой одежде буду еще заметнее.
«Теперь только дурак будет сомневаться, что я любовница Брадо», — подумала я.
Я выздоровела, и должна была спуститься к ужину.
Оказалось, у меня теперь есть не только своя прекрасная комната, но и личная ванная комната, находящаяся за незаметной дверью у ширмы. Там обнаружились деревянная ванна с приподнятой спинкой, ящик с гигиеническими принадлежностями (новыми, опять же), умывальник и туалет.
Водопровод и канализация – это великолепно. А там, в каморке, куда меня первоначально заселили, я могла рассчитать только на умывание из кувшина и пользование ночным горшком…