Империя страха

Бардин Юлиан Андреевич

— Это уж как получится, — криво ухмыль­нулся Дегтярев и вольготно откинулся на жест­кую спинку стула.

Прол уселся за стол и нажал кнопку на се­лекторе связи, бросив в микрофон:

— Уведите задержанного.

Спустя какое-то время Юру ввели в тесную камеру следственного изолятора.

Навстречу новому постояльцу поднялся туч­ный коротышка с громадным, чуть ли не в пол­лица, носом и узким разрезом монголовидных глаз.

— Ты кто? — прогнусавил он.

— Дед Пихто, — оскалился Гвоздик и де­монстративно пригладил короткий ежик редких

волос, давая возможность незнакомому собесед­нику вдоволь налюбоваться многочисленными перстнями-наколками на тонких фалангах его чутких пальцев.

Военные способны отличить своего собрата по форменным знакам различия и нагрудным регалиям; художники познают друг друга по холстам; артисты — по сыгранным ролям; писа­тели — по книгам, а в преступном мире, имею­щем четкую, вполне осязаемую границу в виде тюремных стен, оконных решеток и колючей проволоки, человека можно узнать по наколкам.

Округлый коротышка был достаточно опыт­ным сидельцем, чтобы сразу определить в но­вичке матерого уголовника.

Шестилапый паук говорил о том, что его хо­зяин вор высокой квалификации, который к то­му же провел один из сроков на «крытке» — о чем красноречиво свидетельствовал «перстень» со светлой полосой по диагонали.

Носатый вмиг переменился и стал подчерк­нуто дружелюбен:

— Здорово, дружище, я Поляк, — он протя­нул руку для пожатия.

Но Дегтярев не спешил ответить тем же, внимательно глядя в глаза нового знакомца.

— Поляк — честный пацан, — произнес ти­хий, вкрадчивый голос из глубины камеры.

Юра перевел взгляд на говорящего и в сле­дующую секунду широко улыбнулся, отвечая на рукопожатие.

Обогнув коротышку, вор приблизился к си­дящему на крайних от окна нарах мужчине, ко­торый поднялся навстречу вновь прибывшему, широко расставив руки в стороны.

— Здорово, Гвоздик.

— Привет, Сорока, — ответил Дегтярев и крепко обнял товарища, похлопав того по спине.

На вид Сороке было немногим больше соро­ка — круглая проплешина на покатом затылке и землистый цвет лица, испещренного крупными морщинами, выдавали в нем человека бывалого, а в его проницательном взгляде читалась отшли­фованная житейским опытом мудрость.

— Каким ветром до нашей хаты? — задал праздный вопрос старший товарищ.

— На скоке погорел, — честно признался Юра и продолжил: — Выставил неслабую халу­пу, да мусора с цацками припутали. А ты какими судьбами в кичмане паришься? Я слышал, что ты в завязке.

— Треп, — отозвался Сорока, — кто тебе на­свистел про меня?

Гвоздик вяло пожал плечами и дипломатич­но промолчал, как бы говоря всем своим видом, что запамятовал имя праздного болтуна.

Но приятель и не настаивал на ответе. Он вкратце рассказал Гвоздику свою незатейливую историю.

— Я как откинулся, пару месяцев грелся на югах, заодно и бобров по маленькому раскаты­вал (что означало на их языке — обыгрывал бо­гатых ротозеев в карты), да потом дельце наклю­нулось в столице, вот я и прикатил. Развели тут одного лоха по-крупному, да тот к ментам лома­нулся, вот меня и упаковали. Но это ненадол­го — нет свидетелей, нет улик, а все их мусорские прокладки хороши только для голимых фуцинов. Думаю, что до суда не доведут, через недельку отпустят.

— Ништяк, — ободрительно протянул Гвоз­дик и мечтательно произнес: — Может, и мне окраску поменять? Возьмешь к себе в ученики, а, Мишаня? — Он по-дружески назвал собесед­ника по имени.

Тот искренне рассмеялся и больше для публики, которая ловила каждое их слово, чем дей­ствительно думая так, ответил:

— Мне в пору к тебе в подмастерья записы­ваться. Как ты раскалываешь скважины — так это не каждому под силу. — Неожиданно он переключился на другую тему: — Ты как всегда один работал или с подельником?

Юра откровенно изумился и в свою очередь спросил:

— А разве я когда-то работал по-другому? Нет, один. — Вдруг он задумался, как будто его посетила неприятная мысль, и принялся раз­мышлять вслух: — Вот только как они на меня вышли?

В диалог вмешался молчавший до этого По­ляк:

— Может, где засветка была? По пьяному делу ни с кем не делился?

Оба приятеля посмотрели на носатого коро­тышку такими взглядами, что тот поневоле за­молчал, проглотив окончание последнего слова.

— Кроме скупщика, никто ни о чем не знал, — глубокомысленно изрек Гвоздик.

— Так, может, барыган скурвился? — про­должал вопрошать Сорока. — Ты с кем послед­нее время работал?

Дегтярев протяжно вздохнул и улыбнулся краешком губ, вспомнив перепуганную физио­номию ювелира; вслух же он протянул:.

— С толстым Абрашкой...

— Погоди, — насторожился Поляк, — это не с Цимбалевичем, случаем?

На этот раз пришла пора удивляться Соро­ке — округлив глаза, он вопросительно уставил­ся на собеседника:

— А ты откуда его знаешь? Ты же не вор, а гопник. Или тоже приходилось безделушки сда­вать?

— Нет, я предпочитал брать лаве, — ответст­вовал коротышка и тут же пояснил: — Меня в эту хату, как ты уже знаешь, только сегодня перекинули, а до этого я парился в пятой. Так вот — твой Абрашка там. Его собирались опус­тить — уж больно скользкая харя и помелом метет, что привокзальная хуна, но он пообещал закинуть на общак воздуха (имелись в виду день­ги) и сказал, что знает многих воров.

Дегтярев слушал не перебивая, когда же Поляк выговорился, Юра спросил:

— А есть связь с пятой хатой?

— Хочешь зарядить маляву? — понял Соро­ка и весело подмигнул носатому: — Сделаешь?

— Какой базар, — отозвался Поляк, доволь­ный тем, что может быть полезен авторитетным ворам, — дорогой пустим. Только что писать?

Лицо Гвоздика покрылось багровыми пят­нами, и он процедил сквозь зубы, даже не пыта­ясь скрыть неприязнь к ювелиру:

— Скажи смотрящему, что я прошу прижать к ногтю негодяя, если этот толстожопый урод раскроет свое хайло. Пусть слегка покошмарят Абрашку, только не перегнут палку, а то он при­сядет на измену и сдастся легавым с потрохами.