Империя страха

Бардин Юлиан Андреевич

Юра даже не успел толком ничего понять, как перед его заспанными глазами возникли не­сколько дюжих фигур в бронежилетах и с авто­матами наперевес.

— Не двигаться, милиция! — приказал вла­стный голос, и для пущей убедительности его обладатель саданул парня прикладом по голове.

К слову сказать, Гвоздик и не пытался дви­гаться — настолько его парализовал неожидан­ный визит.

Получив глухой удар по лбу, вор откинулся на мягких подушках, ощущая липкую жидкость, скатывающуюся по впалой щеке. На губах по­явился соленый привкус

крови, в голове зашу­мело. Он понял, что шутить с ним никто не со­бирается.

— Слышь, начальник, — обратился вор к своему обидчику, — у вас, что, так принято — звездюлями здороваться? И что это ты понагнал своих волчар, как будто решил залакшать бес­предельного мокрушника?

— Заткнись! — рявкнул все тот же автоматчик и сопроводил свой приказ увесистым пин­ком в грудь.

Пытавшийся приподняться вор отлетел к стене и надсадно закашлялся.

Пока он справлялся с подкатившим присту­пом, опера профессионально упаковали его за­пястья в металлические браслеты.

— Ну ты даешь, начальник, — сквозь зубы процедил Гвоздик, — пинаешь меня, как Марадона мячик...

— Что-то наш клиент разговорился, — как бы про себя протянул старший группы захвата и выразительно посмотрел на подчиненных, — надо бы его угомонить.

Двое крепких парней, закинув за спины автоматы, проворно подхватили задержанного и рывком поставили на ноги.

Не успел парень как следует обрести равно­весие, а здоровенный кулак, подобно многотон­ному молоту, обрушился на его ребра. Адская боль острым клином вонзилась в затуманенное сознание и вырвалась наружу диким криком.

Но Гвоздик сдержал в себе этот отчаянный порыв, боясь показать ментам свои муки. Он лишь приглушенно стонал, пытаясь изобразить на лице высокомерную улыбочку превосходства.

А автоматчики продолжали стараться изо всех сил, желая продемонстрировать начальству похвальное рвение. Удары сыпались с монотон­ной и размеренной точностью, как будто громи­лы были запрограммированы на медленное, но неумолимое уничтожение жертвы.

Вор терпеливо сносил побои, в душе истово желая лишь одного — чтобы сознание скорее покинуло его и он смог бы погрузиться в спаси­тельное беспамятство. Юра уже давно бы рухнул под ноги своим мучителям, если бы они не удер­живали его.

— Хватит, — неожиданно прервал расста­равшихся подчиненных старший и только сей­час представился: — Моя фамилия Прол, я ка­питан с Петровки.

— Не могу сказать, что я очень рад знаком­ству, — переведя дух, процедил Гвоздик, злобно сверкнув глазами в сторону капитана.

Усевшись на край неприбранной постели, Прол с полнейшим равнодушием произнес:

— Мне на все твои радости откровенно на­срать. Лучше давай поговорим о деле.

— С каких это пор у честного жулика могут быть терки с голимым мусорилой? — нарочито грубо заявил вор.

Пристально посмотрев в лицо задержанно­му, опер расстегнул застежки бронежилета и произнес:

— Хочу предложить тебе достойный вари­ант: ты нам выдаешь цепочку, а я оформляю явку с повинной, то есть чистосердечное при­знание. Получишь свой трешник, и свободен, как ветер в поле.

Облизав окровавленные губы, Гвоздик сар­кастически улыбнулся:

— Чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает срок. С пидором и прокурором будешь по душам базарить, а мне в уши дуть не надо — я не первоход и не ссученный фуфлыжник. Хочешь шманать — вперед; найдешь чего — пойду на этап, к хозяину; а по-другому никак, уж не взыщи, начальник.

Выслушав это дерзкое заявление, капитан вполголоса бросил подручным:

— Что ж, приглашайте понятых...

— Момент, гражданин начальничек, — пре­рвал его вор, — хотелось бы заглянуть в прей­скурант: где ордер на арест и постановление о проведении обыска?

Нисколько не удивившись «учености» подо­печного, Прол вытащил из внутреннего кармана пиджака необходимые бумаги и помахал ими перед носом задержанного.

— Доволен? — спросил опер, нахмурив брови.

— Ищите, — вяло отозвался вор и опустился на скрипнувшую кровать.

Один из милиционеров распахнул дверь и пригласил войти в комнату средних лет супру­жескую пару — соседей Гвоздика по коммуналке.

Обыск начался. Но искать особо было не­где — всей обстановки-то было лишь старая панцирная кровать и древний деревянный шкаф, служивший по совместительству и гардеробом, и сервантом, и Бог его знает чем еще.

Минут тридцать сыщики добросовестно пе­реворачивали все вверх дном, но так ничего и не нашли, кроме мелких денег, которые торчали из кармана брошенных на колченогий стул брюк.

Основную часть полученной у Абрашки сум­мы Юра надежно спрятал на соседском балконе, воспользовавшись отсутствием соседей. Естест­венно, что вторгаться на территорию жилища законопослушных граждан опера не имели пра­ва. Да и не думали они, если сказать по совести, там искать.

В конце концов супруги-понятые подписали бланк протокола, даже не удосужившись его прочитать, и мирно отправились восвояси. А Гво­здик, получив на пару минут свободу, принялся неторопливо собираться.

Вдруг капитан повелительным жестом приказал всем покинуть тесную комнатушку и оста­вить его один на один с задержанным.

Гвоздик сделал вид, что ничего не замечает, а Прол доверительно склонился к нему и зашеп­тал:

— Послушай, Дегтярев, мне очень нужна эта цепочка, понимаешь, очень! — Увидев, что па­рень собирается его перебить, капитан нетерпе­ливо прервал того: — Подожди, дай закончить. Я ведь не предлагаю тебе стучать на товарищей или еще чего-нибудь в этом духе — просто отдай мне цепь.

На лице вора промелькнула тень замеша­тельства. Действительно, опер не предлагал ему унизительной роли «кумовского ушатого», но въевшееся в подкорку осознание того, что «все менты — враги и сволочи», мешало Дегтяреву мыслить отвлеченно. Ему казалось, что за всем этим скрывается какой-то подвох.