Империя
Шрифт:
Блэз заключил, что губернатор Рузвельт не получал такого удовольствия от женщин, как, скажем, от еды. С другой стороны, с его по-юношески циничной точки зрения, Рузвельт принадлежал к тому типу людей, которые после сердечных излияний и выкручивания рук способны соблазнить жену лучшего друга и возложить ответственность за трагедию на означенного лучшего друга. Это и был, на его взгляд, англосаксонский стиль. Вошел секретарь, сказал, что звонят из Олбани. Интервью закончилось.
— Удачи вам, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете сотворить что-нибудь из моей болтовни. О столь многом надо поговорить. Столь многое сделать. В следующий раз займемся боксом, я преподам вам урок. А что до вашего Херста… — Ясные глаза сузились под линзами в золотой оправе. — Мы расходимся по ряду вопросов. Брайан, свободное обращение серебра. Эти костюмы в клетку. На приеме у мэра месяц назад на нем был, — голос Рузвельта осуждающе повысился на октаву, — костюм в клетку цвета ликера «Шартрез». И он еще удивляется, что его не принимают ни в один клуб. — Крепкое рукопожатие, и Блэз быстро удалился.
Шефа позабавило возмущение губернатора его одеждой.
— Ну что ж, по крайней мере его самого мы отучили от розовых сорочек с затейливыми лентами. — Шеф вытянулся во всю длину на диване в гостиной. Бюст Александра Македонского стоял у изголовья, Юлия Цезаря — у изножия. На полу валялось банджо. Театральный критик «Джорнел» Эштон Стивнес поклялся, что за шесть уроков научит Шефа играть на этом инструменте. Но после четырнадцати уроков будущий виртуоз так и не состоялся. Несмотря на увлечение популярной музыкой, Шефу, очевидно, медведь на ухо наступил. Две недели он пытался разучить «Кленовый лист», яркий образчик рэг-тайма; результат получился чудовищный. На нем снова была клетка, на сей раз приглушенно-серая, каменистого цвета, как пол в фойе отеля, подумал Блэз, только что закончивший свою статью о Теодоре Рузвельте.
— Мне жаль, что так получилось с этим, как его… лягушатником, — только и сказал Херст.
— Это был бы сногсшибательный налет. — Блэз тоже жалел, что их легкомысленный, но волнующий план вызволения узника с Острова Дьявола опередило французское правительство. Дрейфус вернулся домой свободным человеком. «Джорнел» придется искать иного дракона, которого надлежит сразить.
— «Человек с мотыгой» [86] … — начал Шеф; ему можно было не продолжать. Недавно он напечатал в «Сан-Франциско икзэминер» стихотворение неизвестного калифорнийского учителя. За один день оно стало самым популярным в Соединенных Штатах. — … и теперь все утверждают, что я социалист! Что ж, быть может. Подумать только, стихотворение! — Херст покачал головой, поднял банджо. — Ну кто мог предположить, что стихотворение способно поднять тираж? — Он предпринял еще одну попытку наиграть мелодию «Кленового листа». Блэз почувствовал, как по его спине побежали мурашки. — Мне кажется, что я уловил, — сказал Шеф, взяв несколько раз подряд не слыханную прежде ноту.
86
«Человек с мотыгой» — стихотворение Эдвина Маркхэма, исполненное гражданского пафоса, сочувствия к человеку труда.
В дверях возник Джордж.
— Еще один агент по продаже недвижимости.
— Завтра. Скажи ему, что дальше 42-й улицы я не поеду. Не испытываю желания превратиться в фермера.
— Вы переезжаете?
Херст кивнул.
— Они собираются сносить Уорт-хаус. В этом году. Как только я закончил приводить его в порядок. — Херст взмахнул рукой, призывая Блэза взглянуть на комнату, больше всего похожую на аукционный зал. Статуи в ящиках, десятки картин, прислоненных лицевой стороной к стенам, а те, что действительно этого заслуживали, были развешаны как в провинциальном французском музее; стулья, стоящие друг на друге, что вызывало в памяти зал Людовика XV в ресторане Хоффман-хаус после обеда. — Появилась возможность в Чикаго, — сказал он, свесив длинные ноги на пол.
— Купить дом, сэр?
— Купить газету.
— «Ньюс»?
— Нет. Они не продают. Но я могу приобрести другую. Дешево. — Херст с невинным видом посмотрел на Блэза. — То есть, это дешево для тебя. А для меня сейчас дорого. В будущем году мать возвращается в Калифорнию.
— Она… не может помочь?
— Уверяет, что не может. Она уже дала мне, кажется, десять миллионов. А еще пора бросить взгляд на Вашингтон. «Трибюн» вот-вот закроется. Конечно, в Округе Колумбия голосов не соберешь. Но это такая забава — постращать политиков.
— Голосов? — Блэз был озадачен. — Я думал, вам нужны читатели.
— Мне нужно и то, и другое. У меня есть Нью-Йорк, Сан-Франциско и теперь Чикаго, если повезет. Демократическую партию можно взять голыми руками.
— Вы хотите ее захватить?
— Кто-то ведь должен. В руках прессы власть, и этого никто еще не понял, и я в том числе. Но я знаю, как привести ее в действие…
— Чтобы завоевать читателей. Голоса это совсем другое дело.
— Может быть. — Шеф потянулся. — Моя мать познакомилась с твоей сестрой.
— Ох, — только и смог выдавить Блэз, сразу насторожившись. Он не хотел, чтобы кто-нибудь, и меньше всего Херст, знали о его конфликте с сестрой. В настоящий момент они поддерживали отношения только через адвокатов. Каролина подала апелляцию на решение суда низшей инстанции; теперь они ждут решения более высокой инстанции о загадочной единице или семерке. А пока Каролина, к удивлению Блэза, обосновалась не в Нью-Йорке, где находятся суды, а в Вашингтоне, где со всей очевидностью пребывает Дел Хэй.
Прежде чем Блэз успел ее остановить, она продала картины Пуссена за двести тысяч долларов, и на эти деньги в состоянии теперь купить немалую толику американского правосудия. Хаутлинг лишь усмехнулся, услышав эту новость, и сказал, что все равно дело не решится в ее пользу раньше, чем ей стукнет двадцать семь. Раздраженный Блэз ответил, что спешит он, а не она. В данный момент у него с Херстом установились хорошие отношения, но настроение Шефа, мягко выражаясь, переменчиво. Быть может, пора помочь ему в покупке чикагской газеты. Потом миссис Херст наверняка снова придет сыну на помощь или же он сам начнет зарабатывать больше, чем тратить, хотя это маловероятно для издателя, готового платить журналисту вдвое больше, лишь бы увести его от конкурента. — Думаю, что ее привлекает семья Хэя.
— Англичанин до мозга костей. — Внимание Херста блуждало между матерью, сестрой Блэза, капитаном Дрейфусом и «Кленовым листом». — Поезжай в Вашингтон. Приглядись к «Трибюн». Не подавай вида, что связан со мной. А я пока прощупаю Чикаго.
Блэз был рад поручению, не столь рад перспективе встречи с сестрой, встревожен словами Шефа:
— Навести мою мать. Расскажи, как много я работаю. Что я не курю, не пью и не позволяю себе непристойных выражений. Скажи ей, что тебя очень интересует школьное образование.
— Но ведь это неправда.
— Это ее слабость. Она открыла школу для девочек, ну там, в Кафедральном соборе. Может быть, мы с тобой могли бы туда поехать и поучить девочек кое-чему — я имею в виду журналистику. — Шеф впервые на памяти Блэза позволил себе нечто похожее на двусмысленность. — Передавай от меня привет сестре.
— Если я ее увижу, — сказал Блэз. — Она вращается в утонченнейших кругах.
В марте Каролина оказалась на самой дальней орбите Республики, сняв небольшой красно-кирпичный дом на Эн-стрит, пересекающей убогий Джорджтаун, что напоминал ей Асуан в Египте, где она когда-то провела зиму в обществе отца и его артрита. Здесь не встретишь белого лица; хозяйка дома, коммодорская вдова ярко выраженной белизны, высказала надежду, что Каролина не будет обращать внимания на чернокожих. Каролина изобразила восторг и сказала, что надеется услышать ночью звуки тамтамов. Вдова объяснила, что поскольку индейцев поблизости нет, то тамтамов она не услышит; с другой стороны, между Потомаком и каналом практикуется шаманство. Но она не рекомендовала иметь с этим дело. Вдова коммодора оставила Каролине вместе с домом крупную чернокожую женщину — «прибираться». Каролина сняла дом по меньшей мере на год. По обе стороны вымощенной кирпичом дорожки, что вела к дому, росли две громадные магнолии с глянцевыми листьями, погружавшие комнаты в передней части дома в глубокую тень, столь желанную в тропиках. Как и следовало ожидать, Маргарита пришла в ужас, оказавшись в сердце Африки, да еще с африканкой на кухне.