Империя
Шрифт:
— У Маккинли отменное здоровье, — засмеялся Нико и зашелся в кашле.
— В отличие от моего. После этого путешествия я уезжаю в Нью-Гэмпшир до конца лета. Мы все будем там. Дел и Каролина тоже. — Хэй взглянул на висевшую на стене литографию. — Ты его видишь во сне?
Нико кивнул.
— Все время. И тебя тоже. Таким, каким ты был. Молодым.
— И что там происходит?
— Обычные сны, какие видят перед уходом. — Хрупкие пальцы Нико потянули жесткую бороду. — Дела идут кувырком. Я не могу найти важные документы. Я роюсь в его бюро. Я не могу разобрать почерк, и президент нервничает, и беда…
— «Эта большая беда», — кивнул Хэй. — Он никогда не произносил слов «Гражданская война». Да и слово «война» тоже. Только — «Большая беда» или «Этот мятеж». Как он выглядит во сне?
— Печальным. Я хочу помочь ему, но не могу. Я в отчаянии.
— А я уже давно не вижу его.
— Ты не был так близок с ним … в конце, как я.
— Не говори так! Но какое это имеет отношение к снам? Я вижу сны ночи напролет, и почти все, кого я встречаю в них, уже умерли. Но его я не вижу. Не знаю, что бы это значило.
Нико пожал плечами.
— Если он захочет, то придет.
Хэй засмеялся.
— Когда в следующий раз его увидишь, скажи ему, что я его жду.
— Обязательно, — сказал Нико с немецким висельным юмором, — скажу ему лично. На небесах. Там, где заканчивает путь наш брат — политик.
Блэз и его однокашник Пейн Уитни миновали четырехугольник, очерченный праздничными знаменами в честь встречи выпускников разных факультетов. Это их третья встреча, и Блэз согласился приехать только потому, что Каролина сказала ему, что здесь будет Дел Хэй, первый из их выпуска, добившийся едва ли не мировой известности. «Тебе будет завидно», — сказала она ехидно. Они все собирались встретиться в Нью-Хейвене, а затем она с Делом и Пейном должны были отплыть на громадной яхте Оливера Пейна; потом она и Дел поедут в Сьюнапи, штат Нью-Гэмпшир, где Хэй-старший ублажал свои недуги в кругу семьи. Когда Блэз рассказал Шефу о встрече йельских выпускников, тот сказал: «Постарайся расположить к себе Хэя-младшего».
В разгар лета в Коннектикуте стояла тропическая жара, воздух был напоен ароматом роз, пионов и виски: выпускники прикладывались к фляжкам, переходя от одной группы к другой. Блэз все время думал, почему пребывание в Йеле не вызывало в нем особых восторгов.
— Ты слишком спешил начать самостоятельную жизнь, — сказал Пейн, словно вторгаясь в его мысли. — Ты должен был остаться и закончить… — Пейн не стал продолжать не столько из чувства такта, сколько из-за отсутствия в его лексиконе приличных слов, способных выразить его отношение к Херсту. Для однокашников Херст оставался воплощением дьявола.
— Закончил — не закончил, какая разница? — Блэзу трудно было возразить. Они находились у входа в псевдоготический университетский городок. За деревьями начиналась Чейпел-стрит и находился их отель «Нью-Хейвен хаус». Подъехал трамвай. Мужчины в соломенных шляпах и женщины в широкополых шляпах и цветастых платьях вышли из вагона и поспешили в кампус. Дел с однокашниками все еще были в гостинице; там будет шампанское, сказал он Блэзу, дабы «отпраздновать мою победу над бурами и англичанами».
— Ты партнер Херста? — спросил Пейн, когда они переходили улицу, запруженную колясками и электрическими автомобилями, движущимися в колледж.
— Не знаю. Не думаю. — Блэз не был до конца уверен в своих отношениях с Шефом. В принципе он был кредитором. Он предпочел бы роль инвестора, но Херст никому не давал возможности купить хотя бы часть одной из своих газет. Как бы небрежен с деньгами ни был Херст, он всегда возвращал Блэзу долги с процентами. Тем временем Блэз осваивал газетный бизнес и освоил его даже лучше самого Херста, потому что воспринимал этот бизнес сам по себе, в отличие от Херста, для которого газеты просто были средством достижения куда более важной цели: он хотел стать президентом в 1904 году, а затем, без сомнения, установить бонапартистскую диктатуру и короноваться.
Хотя Блэз был начисто лишен политических амбиций, ему нравилась власть, какую приносило издание газет. Издатель мог создавать и уничтожать местных, да, пожалуй, не только местных деятелей. Блэз также наблюдал, как Каролина достигла того, чего хотел достичь он, и приходил от этого в бешенство. Ее очень серьезно воспринимали в Вашингтоне, потому что ее газету читали и она уже не теряла на ее издании денег. Нелепым образом он сам вынудил ее стать тем, кем он хотел быть. Ирония делала эту ситуацию абсолютно невыносимой. Не раз он думал отдать Каролине ее наследство в обмен на «Трибюн»; но такой обмен будет равнозначен признанию, что она в конце концов победила. К тому же он вовсе не был уверен, что она пойдет на такую сделку. Через несколько лет она не только войдет во владение наследством, но и сохранит газету, не говоря уже о том, что получит себе в мужья секретаря президента, а он, Блэз, так и останется в херстовской тени с кошельком, который все менее нужен, потому что золото из обеих Дакот рекой течет на банковский счет Фебы Херст. На углу отеля Блэз дал себе клятву, что он купит балтиморскую газету, несмотря на якобы лежащее на ней проклятие. Пора начинать самостоятельную жизнь.
— Думаю, что я провел в Йеле лучшие годы моей жизни. — Двадцатичетырехлетний Пейн был в ностальгическом настроении. — Что может быть лучше, чем грести за команду Йеля в Хенли, даже когда я был запасным.
— Ну я уверен, что-нибудь еще будет хорошее в следующие пятьдесят лет.
— Конечно, я тоже в этом уверен. Но понимаешь, я тогда буду стариком. А здесь я был молод. — Эту грустную речь внезапно прервали молодые люди, гурьбой вывалившиеся на улицу из подъезда отеля. Блэза и Пейна прижали к стене. К удивлению Блэза, среди них была Каролина, сжимавшая в правой руке пустой бокал из-под шампанского, точно намеревалась произнести тост.
— Каролина! — крикнул Блэз. Но если она его и слышала, то не обратила никакого внимания и нырнула в толпу молодых людей, сгрудившихся на тротуаре около торговца мороженым. Со стороны могло показаться, что эти молодые люди, как средневековые фанатики, одержимы страстью если не к богу, то к мороженому. Но когда Блэз и Пейн подбежали ближе, они увидели, что торговец бросил источник своего существования и присоединился к образовавшемуся кругу, из центра которого раздался вдруг душераздирающий вопль, от которого у Блэза похолодела кровь в жилах. Он никогда не слышал даже, чтобы Каролина плакала, не говоря уже о том, чтобы кричала, как раненый зверь.
Блэз протиснулся в центр круга и увидел Каролину, стоявшую на коленях и все еще сжимавшую пустой бокал и держа его так, словно боялась пролить содержимое. Перед ней на спине, как комичная кукла, широко раскинув руки в стороны, лежал Дел Хэй.
Каролина дотронулась до его лица незанятой рукой; рот Дела был открыт, из его уголка кровь сбегала вниз, к подбородку, а серые глаза внимательно смотрели вверх на его бывших друзей.
— Назад! Назад! — раздался чей-то властный голос. Никто не послушался.