Империя

Изверин Алексей

Застыв на одном месте, я боролся с головокружением — как мог боролся, не давая желудку раскинуть свое недомогание на все тело, на всего себя…

Вроде это получилось — волны тошноты угасли где-то внутри. Ободренный, я приподнялся. И сразу же у меня закружилась голова.

Вот к этому я не был готов, этого мой организм уже вынести не смог.

Сначала меня вырвало — желчью и водой, которую я только что проглотил. А потом я просто потерял сознание.

* * *

Сверху

обрушилась вода. Много-много, целое озеро. Холоднущая и вонявшая тиной. Я пил совсем не такую, я пил хорошую воду…

— Шьет! — Сказал кто-то. — А наили о ене-те…

Н-да. Кто это там ругается? Черт возьми, снова вода — пусть ее не будет, мне от нее так плохо — она же отравлена… Ах, забыл совсем, не вода отравлена, это я перестарался…

Но почему именно ругается? А какого черта я тут вообще делаю?

Подо мной было мягко. Вроде бы трава… И вода, холодная вода собралась лужами возле моей головы.

С усилием я открыл глаза. И увидел перед собой склоненное лицо. Дикарь. Лицо старое, изборожденное морщинами, на лбу остатки какой-то татуировки — сделали давно, и сорвали тоже давно, сейчас уже не разобрать, что там было изначально. Похоже на странного вида крест… Глаза синие, вразлет, и вообще — все лицо состояло как бы из углов.

Пах дикарь не то чтобы противно — но как-то странно. Кисловатый запах, смешавшийся черт знает с чем. Не то пот, не то та кислятина, которую он жрет… Никак не разберешь, да и важно ли?

Поначалу я принял его за чудище, и с воплем отпрянул.

Вернее, попытался отпрянуть. Тело не слушалось. Взрыв боли случился в каждом суставе, в каждом органе, в каждой клеточке тела.

Некоторое время я мучился, корчась на земле. Кислая горечь подступила к моему горлу из желудка, и рвотные спазмы скрутили меня. Но я ничего не ел, и меня просто выворачивало наизнанку, бросало куда-то вниз, вниз…

Боль милосердно погасила мое сознание. Я еще успел увидеть, что меня обступили люди, много людей, а потом все стало уноситься вверх, выше и выше, а сам я падал в какую-то яму, на самое ее дно, и вокруг с ревом и свистом смыкались стены…

* * *

Мир шел в течение дней, медленно протискивался сквозь узкие ущелья часов.

Я медленно выздоравливал. Тело не хотело возвращаться из того утомительного состояния, упорно сопротивлялось выздоровлению.

Меня пытались лечить.

От чего? Что вообще со мной было? А кто лечил?

Племя дикарей, кто же еще. Низкие люди, удивительно добродушные и немного суетливые.

Я поначалу ходить не мог совсем. Из-за слабости, помноженной на тяжелейшие повреждения. Но я никак не понимал, какие именно. Внутреннее кровотечение, повреждения внутренних органов, переломы, возможно — сотрясение мозга и лучевая болезнь.

С такими повреждениями не живут, а если и живут, то недолго. Если ты не принимал «Алый восход».

Да и спасет ли «Алый восход» меня? Все зависит от того, какую дозу я получил на орбите. Если волосы пока еще не выпадают, то, возможно, я буду жить дальше. Но все дело в том, что степень моего поражения надо еще определить…

Дикари жили в маленькой деревеньке. Дома тут совсем убогие, деревянные, слепленные из цельных бревен, щели тщательно промазаны мхом и чем-то, напоминающим жидкую замазку. И в таких домах холодно, особенно по ночам — очень и очень холодно, в этом мне пришлось убедиться самому.

Но вот есть печки, рядом с которыми очень тепло. Топят их дровами, мелким хворостом и всем, что может гореть — от чего печки пованивают, но хорошо хоть, что совсем немного. В печках готовят еду — супы из того, что по вкусу напоминает перетертую кукурузу.

Мяса почти не едят. Иногда в том супе, которым кормили меня, плавали мелкие кусочки того, что должно было быть мясом, но кусочки были очень маленькие и их было мало.

Первобытные люди. В лесу охотились, собирали разные корешки и тем жили. Еще было небольшое поле, засеянное чем-то, похожим на пшеницу — его я видел, когда меня переносили в другой дом.

Меня лечили две девушки — совсем еще молоденькие. Одеты они были в коротенькие платьица из выделанных шкур. Иногда приходил шаман, та самая страшная морда, которого я так испугался в первый раз. Лицо его было изуродовано жуткими шрамами, которые впоследствии были скверно зашиты. Татуировка на лбу была сделана так же скверно — наверное, тупой иглой и сажей.

Несколько раз приходил местный вождь. Высоченный для своего племени тип, над девчонками возвышался на две головы, и весь из себя такой — в каких-то амулетах, с искустно вырезанным посохом в руках — посох я не мог рассмотреть, потому что слаб был еще, для меня все сливалось в один грязновато-серый фон, а голоса становились похожи на один сплошной гул.

Вождь подолгу и строго смотрел на меня, ничего не говоря, а потом неожиданно поворачивался и уходил, сохраняя на лице прежнее выражение, и гордо постукивая посохом по полу.

Слишком много впечатлений. Мне казалось, что я плаваю в каком-то большом океане новой информации, и томительно медленно она проникает в меня, напитывает собой мое бренное тело.

Слишком много впечатлений. Слишком много вообще всего, что только может быть — событий, впечатлений, ощущений… Такое случается с туристами в дальних краях. Просто скользят по поверхности, не понимая, что вот это вот здание построено пару тысяч лет назад не только для того, чтобы они могли посмотреть на него сегодня.

Когда вождь пришел в первый раз, я находился в полусне. Девчонки сжались в углу и оттуда внимательно наблюдали то за мной, то за вождем.

Осмотрев меня, вождь что-то сказал. Бессмысленный набор звуков, ничего знакомого.

— Кто вы? — Пересохшими от жара губами спросил я по-русски. Потом спросил на интере. Потом на английском.

— Who are you?

Вождь немного оживился. Навострил уши, словно язык показался ему знакомым. Я выдавил из себя еще пару фраз.

— Where am I? What is districts?