Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
…Начинало смеркаться. В небе загорелась звездочка, то это была за звездочка и как она звалась, я не знал, но потому, что я шел один, свет ее принадлежал только мне. На память пришли стихи:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
Интересно, а когда зажгутся другие звезды, узнаю ли я мою звезду среди них? Будет ли она ярче других? Будет ли она так же светить мне? Я шел не спеша. Давно миновал свой дом, прошел новостройки и очутился на окраине городка. Поле дышало молодыми хлебами и казалось живым… Звезд стало много, но мою звезду я узнавал теперь без труда. Прозрачная луна медленно поплыла на свидание
«Лист-то у меня такой есть, — ответил я сам себе, — и даже не один, их много нашли у продавца Пинчуковой при обыске, да толку что: не знаю, как их расшифровать…»
Я сидел дома за рабочим столом, когда жена вернулась с генеральной репетиции. Проходя мимо моего стола, остановилась и сказала:
— Я помню, прокурор, как любил ты вглядываться в московское звездное небо. А ты когда-нибудь взглянул на районное ночное небо?
— Взглянул, моя звездочка, именно сегодня! Ты была все время со мною.
— Да?.. Тебе было хорошо?
— Еще бы!..
— Ага, ну что ж, раз так, завтра мы это повторим. Идет?
— Конечно, обязательно…
В полночь я вышел на улицу, дошел до колодца на окраине, вылил на себя целую бадью ледяной воды и, прибежав домой, растерся полотенцем и с наслаждением влез в свитер, связанный мне Анной Михайловной. Когда только успевает она? Все вечера находится в Доме культуры и при этом часто бывает и в командировках с драмколлективом в дальних совхозах…
Снова сел за стол и опять стал перелистывать информационные материалы о следственной практике за многие годы, незаметно заинтересовался, окончательно стряхнув с себя романтические наваждения.
К утру нашел то, что искал. Тогда разложил все листы и неожиданно для самого себя превратился из прокурора в бухгалтера.
Я считал и подсчитывал, подсчитывал и считал. Конечно, можно было поручить эту работу кому-нибудь другому, той же Екатерине Степановне — моему помощнику. Но я хотел во что бы то ни стало сам дойти до сути дела, потому что, во-первых, мне придется еще не раз этим заниматься. Ну и, безусловно, угрызения совести за халтурный экзамен я должен был погасить.
Мое упорство победило. Еще совсем недавно непонятные мне цифры обрели смысл. Я почувствовал себя чуть ли не Архимедом. Все говорило за то, что восемь тысяч рублей были похищены по хлебобулочным изделиям. Далее речь идет только о хлебе. А вся недостача в магазине, по всей вероятности, превышала пятнадцать тысяч!
Цифра так меня ошарашила, что, забыв о времени, набрал телефонный номер — решил поразить следователя Ямочкина, но его телефон молчал: все еще шел ремонт кабеля.
Это ничего, что ночь прошла без сна. Другие ночи я буду безмятежно спать, потому что кто-то благодаря моим сегодняшним стараниям станет жить лучше и спокойней.
И тогда мы с Анной Михайловной непременно пойдем смотреть ночное, районное, как она выразилась, небо. А завтра — нет.
В начале рабочего дня мне позвонил завмаг Камоликов и сказал, что он, поразмыслив на досуге, готов принимать самое активное участие в восстановлении учета товаров. И неожиданно для меня, как бы между делом, сообщил, что обнаружил недостачу в пятнадцать тысяч, а не в восемь, как думали в прокуратуре. Это было слишком. Хитер он, Камоликов… Сам того не подозревая, подтвердил, что мы на верном пути. Ведь разговор шел только о тех восьми тысячах, которые обнаружил ревизор. Об остальных речи не было, значит, о них знал заведующий магазином сам.
И тут на арену наших действий явились экспедиторы, те самые, которые доставляли товары в магазин. Экспедиторов райпотребкооперации, обслуживавших только этот магазин, было в десять раз больше, чем прокурорских работников. Их было около пятидесяти. Так, наверное, и должно быть. Но пятьдесят человек могут петь стройно в один голос разве что в хоре. Вряд ли все пятьдесят смогут договориться и так блестяще отрепетировать свои показания, чтобы не обнаружилась где-нибудь неточность.
В тот же день на квартире у Камоликова был произведен повторный обыск. На этот раз повезло: обнаружена тетрадь, где таким же почерком, как в изъятой милицией у Степанюка, были записаны в столбик цифры, буквы, знаки. Камоликов сказал, что это школьная тетрадка его сына. Отдав должное «находчивости» завмага, Ямочкин уединился с этой тетрадкой в своем кабинете, дверь которого надежно обшита дерматином, чтобы не мешали посторонние звуки. Посидев недолго над шифром, Ямочкин высказал свое мнение (наверное, у него и по судебной бухгалтерии была «пятерка»). А еще через пару часов он добавил, что, судя по этой тетрадке, Камоликов уже давно знал о недостаче в пятнадцать тысяч.
Молодец Ямочка, я все больше убеждаюсь, что был не прав, думая, что он не справится с делом. А он вон какой четкий, находчивый и притом всегда спокойный, уравновешенный, я бы сказал, даже слишком солидный для его возраста. Только и выдает в нем совсем еще молодого человека ямочка на щеке, когда он улыбается.
Тополь тихо шелестел листьями, помогая мне сосредоточиться в этот утренний час. Но так продолжалось недолго. Дверь широко открылась, и в кабинет вплыла круглая дама. Это была мать Ларисы Леонтьевой. Она вела за руку Ларису, у которой, в противоположность мамаше, был неряшливый вид и никакого лоска: ни косметики, ни побрякушек, нечесаные локоны, покрасневшие и распухшие от слез глаза. Мать подтолкнула дочку:
— Вот, товарищ прокурор, к вам привела, лучше сразу ее проучите, пока не поздно.
Я поздоровался и попросил объяснить все по порядку.
— Рассказала мне — учат ее воровать в магазине. И если она не слушается, то высмеивают и обзывают по-всякому. Что делать, товарищ прокурор?
Она остановилась, громко вздохнула, подошла к графину с водой, налила полный стакан, залпом выпила воду, откашлялась и тут же, без передышки, продолжала:
— Недавно им селедки привезли в магазин, так заведующий Камоликов и продавщица Пинчукова чуть не передрались между собой. Один требовал разрезать брюшки селедкам, тогда они заберут в себя больше рассола, а другая уверяла, что когда-то, в другом сельпо, она ставила селедку на хвост и наполняла ее рассолом, а рот потом завязывала нитками, что, мол, так и положено делать. А где положено, кем положено? Я сама в прошлом торговый работник. Ну скажите, не безобразие это? И еще рассказала, — кивок в сторону дочери, — взвешивала Лариса покупателю курицу, назвала цену, тут появилась Пинчукова и ласковым голосом сказала покупателю: «Вы извините, девочка учится, ошиблась, так что не три рубля семь копеек платите, а три двадцать одну». А она, — снова жест в сторону Ларисы, — приходит потом в слезах и говорит: «Не пойду больше туда». Так и Камоликову сказала, а он: «Кретинка, ну и живи на девяносто, все равно рано или поздно в тюрьму угодишь». Товарищ прокурор, сделайте что нужно. Искалечат ее…
Я попросил Ларису рассказать, как она работает.
От нее узнал многое. И хотя все это было важно для дела, я слушал ее с глубоким огорчением. Азбуку нечистоплотности знают в прокуратуре. Но, увы, некоторые должностные лица — ревизоры, контролеры, инспектора районных, городских, областных торгов — иногда за бутылку водки с завинчивающейся пробкой «не замечают» этой «азбуки».
Если бы посетитель вошел в этот момент, то остановился бы в нерешительности. И даже, может быть, спросил бы: «Товарищи, кто из вас прокурор?»