Имя для парохода

Андреев Владимир Александрович

В первый раз муж догнал Гету на вокзале, когда она уже садилась в вагон, в одной руке держа чемодан, а другой прижимая к себе дочку. Ощутив, как в плечо вцепились стальные пальцы, она резко развернулась всем телом и отпрянула назад. Нож только скользнул по груди, оставив на ней глубокий надрез.

Дома, обрабатывая рану, свекровь вполголоса приговаривала:

— Ты не подумай только, он ведь тебя не хотел убивать — просто погорячился, да и… как тебе сказать… закон, не закон… в общем, в прежние времена сказали бы, что ты его опозорила…

— И что? — кипятилась Гета. — Значит, калечить надо? У-у, дикость какая… Сам меня украл, а я его опозорила!

— Лежи, лежи, дорогая, — успокаивала свекровь. — Никто тебя не калечил, еще краше будешь!

Потом была еще одна безуспешная попытка. На третий раз им удалось бежать. В Москве их приютила одна из тех отдыхающих, с которыми Гете иногда удавалось познакомиться на рынке.

4

Чтобы вновь получить прописку в родном городе, Гете пришлось долго хлопотать. Дошла она до самого Ворошилова. Прописали. Жилье — комнату в коммуналке — получила на окраине, в одном из тех живописных кварталов, которые называли в народе «немецкими городками». Двухэтажные, аккуратно отштукатуренные и покрашенные в желтый цвет домики с окнами, обрамленными лучами из красных кирпичей, казалось, стояли на том месте лет двести, а на деле были построены после войны пленными немцами. Газоны во дворах тоже были окаймлены кирпичными оградками. Посреди газонов были разбиты клумбы.

Работу Гете дали на оборонном предприятии, где строили подводные лодки, предупредили о риске радиоактивного облучения. Документы она подписала без колебаний. Перевела наконец дух. Постепенно жизнь вошла в колею. Гета пошла на повышение, скопила денег, купила мебель…

Юсуф появился четыре года спустя. Нашел ее адрес через справочное бюро. Клялся в любви, говорил, что не может забыть ее… Гета слушать его не хотела, оборвала, но письмо от свекра прочитала. Магомед просил отпустить внучку на лето в Батуми. Подумав, Гета согласилась: она доверяла родителям бывшего мужа — да и хотела побыть наедине…

С Романом она познакомилась на дне рождения подруги. На необычного гостя она обратила внимание, едва вошла в комнату. На вид ему было лет тридцать. Загорелой кожей и орлиным профилем он напоминал героев приключенческих книг, которыми она зачитывалась в детдоме. И так же молчаливо и неподвижно, упираясь ладонями в бедра и широко расставив локти, он восседал за столом. Гету поразило то, как Роман управлял окружающими: едва заметным жестом мог навести в комнате тишину, а затем одним негромко произнесенным словом вызвать взрыв гомерического хохота. Сам при этом лишь усмехался, глядя перед собой. Гета вдруг со смущением заметила, что не спускает с него глаз. Когда все уже расходились, хозяйка с заговорщицким видом подвела загадочного гостя к Гете и представила их друг другу. Он вызвался проводить ее до дома.

О десяти годах, проведенных в тюрьме, Роман рассказал Гете не сразу, а мог бы и в первый день: это ничего не изменило бы. Сидел он за убийство насильника. Роман пришел в общежитие к невесте, услышал из-за двери крики, распахнул дверь — а дальше он уже ничего не видел и не слышал, нанося удары ножом куда-то в кровавый туман… После тюрьмы он прибился к цыганам, с одним из которых сидел, — колесил с ними по стране, курил анашу, пел песни; только что лошадей не воровал. Потом вернулся в Ленинград, остепенился, устроился на завод электриком.

Когда Нателла получала паспорт, она, хоть и оставила себе отцовскую фамилию, отчество выбрала — Романовна. Больше детей в семье не было: Гертруда все-таки облучилась…

5

Воспоминания о раннем детстве у Нателлы сохранились обрывочные. Одно из первых: длинная платформа, гудки поезда, окна вагона, черный проем двери; у матери беспокойное лицо, Нателла обхватила ее за шею — вдруг мать кричит и перестает ее держать; перед лицом Нателлы что-то сверкает, она падает на землю и плачет.

Второе воспоминание. Подвал. Холодно. Нателла сидит на коленях у бабушки. Рядом мама. Все молчат. Дедушка Магомед поднимается по лестнице, приоткрывает дверь, затем качает головой: вам нельзя. Сам выходит за едой. Бабушка с мамой полушепотом переговариваются. Нателла не знает, кто такой Сталин и откуда его вынесли, но теперь им с мамой на улице показываться нельзя. Надо подождать, пока все успокоится. Потом они уедут.

Третье воспоминание. Москва. Красные зубчатые стены — она много раз видела такие же на картинках. Мама говорит: «Это Кремль». Потом коридоры, большой кабинет. Мама была рядом, о чем-то просила, потом ушла куда-то с бумагами. На столе перед Нателлой стакан чая в красивом подстаканнике и печенье на блюдце. Она сидит на коленях у пожилого человека в зеленом френче и с седой щеточкой усов под носом. Он гладит ее по голове. Она жует печенье и смотрит в окно.

А вот почему она, сколько себя помнила, все время злилась на дядю Рому, она сказать не могла. Он был веселый и ничего плохого ей не делал, а она то и дело искала причину, чтобы с ним поругаться. Хотя до смертельных ссор не доходило. Она вообще ни с кем никогда не ссорилась. Мальчишки бегали за ней с детского сада, оттого и девчонки старались держаться к ней поближе.

Когда Нателла пошла в школу, в ее жизни опять появился отец. С тех пор она проводила каждое лето в доме, который когда-то был ее родным. Бабушка учила ее готовить сациви, чанахи и люля-кебаб, дедушка водил за руку в город — смотреть старинные дома, пальмы на газонах и, конечно, море… Отец за ужином глядел на нее с гордостью и все время повторял: «Подрастешь, красавица, — жениха тебе найдем самого лучшего». Посматривал он при этом в сторону соседского дома. Семь лет спустя оказалось, что слова эти были не пустые. Отец в очередной раз приехал забирать Нателлу на лето и по дороге на вокзал радостно объявил ей, что дома уже все приготовлено к свадьбе. Она улучила момент и сбежала. Больше отец не приезжал.

6

Ей было пятнадцать, когда подошла очередь на квартиру. Семья покинула «немецкий городок» и переехала в новый дом на берегу Невы. Чай на кухне поначалу пили часами, смотря при этом не друг на друга, а в окно. Нателла любила садиться справа от него, чтобы видеть мост, по которому сновали туда-сюда машины и не спеша передвигались фигурки пешеходов. Дядя Рома занимал место слева и смотрел туда, где в закатной дымке таяли подъемные краны и мачты катеров. Матери неизменно выпадало место посередине, так что ей оставалось созерцать мрачную громаду здания исполкома на противоположном берегу и огромные металлические буквы с подсветкой «Слава КПСС!». Мать ругалась. В районе из-за аварий часто гас свет, но надпись продолжала гореть и в кромешной тьме. Если бы не она, мать, наверное, ругала бы коммунистов меньше, а так начинала крамольные речи, едва усевшись за стол и посмотрев в окно. Чаще других звучало в этих речах слово «вранье». Однажды Нателла не выдержала:

— Ну и пусть врут, мама! Нам-то что?

Мать буквально остолбенела от такого предательства.

— Да ты же не для того живешь, чтобы жрать! Запомни: человек живет, чтобы постичь истину! А как он ее постигнет, если ему все время врут?!

— Да успокойся ты, Гета, — подал голос до этого молчавший дядя Рома. — Может, тебе и жить не захочется, когда ты ее постигнешь.

— Рома, не говори банальностей! — вспыхнула мать. — Знаем мы это: Во многой мудрости… и прочее…