Имя дома твоего (с иллюстрациями)
Шрифт:
А вот Мытнинская набережная, возле старой таможни — «мтни»; занятно, что нынешние студенты, навряд ли знающие слово «мытня», исчезнувшее уже более столетия назад, сегодня называют именно так — мтня — огромное общежитие, высящееся на этой набережной.
И, говоря по правде, огорчительно, когда полные смысла, дышащие историей характерные названия уничтожаются, заменяясь хладнокровными новыми, не имеющими никакой связи с данным местом. Галерная {162} улица была одна во всем мире. Она рисовала какой-то момент жизни города: тут тогда строились и спускались на воду грозные для вражеских флотов петровские галеры и «скампавеи»... А имя Красная, заменившее старый топоним, общераспространенно и мало о чем говорит. Галерная улица была ничем не «краснее», не революционней
Надо бережнее относиться к прошлому, к народной памяти о нем. Да ведь далеко не все переименования и бывают удачными. Еще Пушкин воспел «воинственную живость потешных «Марсовых полей». Огромная площадь в центре Петербурга, по образцу Древнего Рима, была названа Марсовым полем — на ней происходили военные парады: Марс был римским богом войны.
После Октября на поле были погребены герои, погибшие в революционных боях, потом сооружен памятник, затем разбит великолепный сквер — один из красивейших в городе, — наконец зажжен Неугасимый Огонь в их честь. Поле было названо Площадью жертв революции. И двадцать с лишним лет никто не задумался: как так — «жертв революции»? Мы говорим «жертвы блокады», «жертвы землетрясения», «жертвы эпидемии»... Можно ли в этот ряд ставить людей, пожертвовавших собою за революцию? Жертвами революции с полным правом считали себя помещики и банкиры, царские министры и сам Николай Последний... Разве их память мы увековечиваем? [64] 1
64
1 Например, в номере «Литературной газеты» от 4 января 1966 года, в статье о современной кубинской столице Гаване, рассказывается о высящемся в порту Гаваны «памятнике жертвам империализма», погибшим на корабле «Мэн», который сами американцы взорвали ради провокации, стремясь начать во что бы то ни стало войну с Испанией. Это случилось в январе 1898 года. «Жертвами империализма» справедливо названы тут моряки «Мэна», убитые этим империализмом. Так можно ли именовать «жертвами революции» героев, умерщвленных ее врагами, павших за нее?
После войны прекрасной площади возвращено ее {163} старое имя, и хорошо. А вот в Киеве улица Жертв Революции как будто сохранилась. Очень печально, киевлянам следовало бы подумать над этим названием! Нельзя, чтобы одновременно существовали и братские могилы жертв фашизма, и улица Жертв Революции...
И вообще — великая осторожность, огромная деликатность нужны, когда человек получает власть заменить старое имя новым. В нашей стране с Ленинского времени только самым опытным специалистам-художникам разрешается восстанавливать старые фрески, скульптуры старых зданий, их украшения и самую их конструкцию. Такого же осторожного отношения к себе требуют и старые имена.
А у других народов? Конечно, и у них сколько угодно таких имен и подобных же историй.
Вы слышали название величайшего из музеев мира, соперника нашего Эрмитажа, парижского Лувра. Вы, наверное, читали «Три мушкетера»: во времена д’Артаньяна Лувр был королевским дворцом. А его имя — дворца и музея — первоначально означало что-то вроде «волчье логово» или «волчарня»: по-французски «лу» — «волк», «лув» — «волчица». Было, видимо, время, когда на месте дворца были буераки и трущобы, где волчихи любили выводить волчат, и это время сохранилось в имени.
А случается и так, что древнейшее имя-слово в наши дни вдруг оживает для новой жизни, порождает новые, вполне современные слова.
Есть во французском языке слово «грэвст» — «стачечник», «забастовщик». Оно родилось в XIX—XX веках. Корень его — в одном из древнейших топонимов столицы Франции.
Плас де ла Грэв — Гревская площадь — было имя одной из 136 площадей города на Сене; теперь она давно переименована в Плас д’Отель де Вилль; на ней — парижская ратуша. В старину на ней совершались публичные казни, а когда этого не происходило, толокся всякий народ, преимущественно провинциалы, прибывшие в столицу искать работу. Постепенно «фэр ла грэв» — «грэвствовать» — стало означать «ничего не делать», «бродить без работы»... А затем, с началом эпохи организованной борьбы пролетариата за свои права, с началом больших забастовок и стачек, рабочие Парижа — {164} люди с чувством юмора, как все французы, — стали относить это выражение к тем, кто сидел без дела, бастуя. Забастовщиков стали называть «грэвистами».
Ну, а что могло значить само название «площадь Грэв»? «Gr'eve» по-французски «песчаный берег», «пляж», «галечник у реки» [65] 1. Само собой, никаких песчаных пляжей и галечников на Гревской площади давным-давно нет, а имя ее, данное века назад, живо и породило даже слово, которого никак не поняли бы далекие предки современных «гревистов», давшие площади ее название.
Впрочем, я забежал вперед: Лувр и Гревская площадь были названы не по человеческим сооружениям, а по природным признакам, позднее исчезнувшим. Вернемся к тому, что зависит от деятельности нас самих, людей...
65
1 Подобные названия можно встретить у всех народов. Ср.: наше Песочная, Песчанка, Пески; тюркское Эль-Регистан (площадь в Самарканде), немецкое Зандгоф (песчаный двор) и т. п.
Я жил на Череменецком озере возле Луги. На карте окрестностей меня заинтересовало название Великое Село. Я отправился как-то взглянуть на поселение с таким древним и пышным именем.
Выйдя по дороге из лесу, я остановился и расхохотался было, но тотчас пригрустнул. У перекрестка двух дорог серели две или три избушонки. Кое-где виднелись заросшие крапивой остатки других — тоже двух-трех, не более. Местами поднимались раскидистые липы, вязы и рябины... Да, века назад тут жили люди, много людей... А теперь?
Пройдет еще несколько лет, последние «жихари» переселятся на новые колхозные усадьбы, а перекресток двух дорог по-прежнему будет называться Великое Село, и местные ребята будут сговариваться пойти на Великое Село за земляникой, и колхозники будут пахать и косить у «Великого Села»...
Сколько таких выморочных названий и в нашей, да и во всех странах мира! В Вышнем Волочке, Волоколамске давным-давно нет уже никаких волоков, самое слово сейчас если и употребляется, то только где-нибудь в глуши тайги работниками экспедиций да охотниками. А имена живут, и, нанеся их на карту, можно судить по ним о водных путях древности. {165}
К югу от Москвы есть полоса, где целый ряд лесов и селений именуется З'aсеками; очень важная полоса... Когда-то тут проходила оборонительная линия Московской Руси от кочевников юга и от крымских татар. Тысячи холопов в беспорядке валили на огромных пространствах деревья по границам степных просторов, оставляли их лежать десятилетиями... Для конного врага это было трудным препятствием. Отметьте на карте точки, где сохранилось имя Засека, и древняя оборона Руси встанет перед вами... Правда, многие названия уже умерли и забыты; тем больше причин отметить, сохранить в памяти и на месте все, что осталось: каждое такое имя — надпись на могильной плите, полустершийся священный иероглиф — драгоценная памятка прошлого.
Пусть имя Мюглиц под самым Дрезденом лишь в искаженном виде доносит до нас память о древних славянах: это же славянская Могилица, некогда существовавшая тут, на дальнем Западе Средней Европы... Сбережем его!
Пусть слово «таллин» только ученые могут раскрыть нам, как эстонское «датская крепость»: в нем скрыта запись о древней борьбе маленького эстонского народа против могущественных поработителей. Сохраним его!.. И будем пристально приглядываться даже к тем именам, которые кажутся порой обидной кляксой прошлого на юном лице нашей Родины. Не всегда это впечатление справедливо.