Имя мне – Красный
Шрифт:
– Ну, что там?
Он прочитал:
Дорогая Шекюре-ханым, ты хочешь, чтобы я закончил книгу твоего отца. Знай же, что это мое единственное желание. Ради этого я и прихожу в ваш дом, а не затем, чтобы, как ты писала в прошлом письме, потревожить твой покой. Я прекрасно знаю, что любовь к тебе – единственно моя беда. Но именно из-за этой любви у меня никак не получается написать то, что нужно для книги твоему отцу, моему Эниште. Когда я ощущаю твое присутствие в доме, мной завладевает оцепенение, и тогда от меня нет никакой пользы. Я много думал и понял, что этому одна причина: после двенадцати лет разлуки я увидел твое лицо лишь однажды, когда ты показалась в окне; и теперь я очень боюсь, что твой образ меня покинет. Если бы я смог увидеть тебя
Хасан читал письмо посмеиваясь и с выражением: то делал свой голос, и без того писклявый, похожим на женский, то подбавлял дрожи, изображая отчаянную мольбу влюбленного. Слова «еще хотя бы раз» его особенно позабавили – Кара написал их по-персидски.
– Как только увидел, что Шекюре дает ему надежду, сразу начал торговаться. Настоящие влюбленные так себя не ведут.
– Нет, Кара на самом деле влюблен в Шекюре, – возразила я с наивным выражением на лице.
– Да ты, похоже, на его стороне? Гм, если Шекюре пишет, что видела моего брата мертвым, значит хочет сказать: «Да, я признаю, что он погиб».
– Это же только сон, – сказала я все с тем же глупым видом.
– Я знаю, какой Шевкет умный и хитрый мальчик, – все-таки жил с ним в одном доме. Без разрешения или даже приказа матери он не повел бы Кара в дом повешенного еврея. Но напрасно Шекюре думает, что нас можно сбросить со счетов. Мой брат жив и вернется с войны!
Еще не договорив последних слов, Хасан пошел в комнату. Взял свечу, хотел зажечь ее от пламени в очаге, обжегся и вскрикнул. Облизывая обожженную руку, другой он все-таки запалил свечу и поставил ее на подставку для книг. Потом достал из коробочки с письменными принадлежностями очиненное перо, окунул его в чернильницу и стал быстро что-то писать на небольшом листе бумаги. Я сразу поняла: ему нравится, что я за ним наблюдаю, однако, чтобы показать, что я его не боюсь, улыбнулась – так широко, как только могла.
– Ты знаешь, что это за повешенный еврей такой?
– Моше Хамон, любимый лекарь предыдущего султана, богач из богачей. Он жил в желтом доме неподалеку от Эниште и, говорят, долгие годы прятал там своего брата и его любовницу, сбежавших из Амасьи [76] . Много лет назад накануне еврейской Пасхи в еврейском квартале Амасьи якобы пропал юноша-грек. Пошел слух, что его зарезали евреи, чтобы замесить на его крови мацу, нашлись и лжесвидетели. Когда начались казни, любимый лекарь султана с его позволения устроил красавице и своему брату побег, а потом спрятал их в своем доме. Когда султан умер, враги Моше Хамона, который к тому времени уже жил один, не смогли добраться до красавицы, но его самого по их доносу повесили.
76
Амасья – город в Турции на берегу Черного моря.
– Если Шекюре не станет ждать возвращения моего брата, ее тоже ждет наказание, – посулил Хасан, отдавая мне письмо.
Однако на его лице не было злобы и ревности – только печаль и страдание, как у настоящих влюбленных. Заглянув в его глаза, я поняла, что любовь за короткое время превратила его в старика – и деньги, которые он теперь зарабатывал на таможне, не помогали ему помолодеть. У него был такой убитый вид, что я подумала: не спросит ли он сейчас, как после всех этих угроз ему убедить Шекюре в своей любви? Но он стал уже таким плохим человеком, что не способен был задать подобный вопрос. Когда человек внутренне соглашается с тем, что он плохой, – а несчастная любовь способна к этому подтолкнуть, – он легко может дойти и до зверства. Я вспомнила страшную саблю в красных ножнах, о которой рассказывали мальчишки – мол, к чему ни прикоснется, все режет, – и так мне стало страшно
Брань слепого татарина застала меня врасплох. Но я сразу же взяла себя в руки, подняла с земли камень, завернула его в платок, положила рядом с нищим и сказала:
– На, возьми, шелудивый!
Даже не улыбнувшись, я посмотрела, как он тянет к свертку руки, надеясь обнаружить там деньги. Потом, не слушая несущейся вслед брани, отправилась к одной из моих удачно выданных замуж доченек.
Милая доченька угостила меня пирожками со шпинатом, вчерашними, но все еще хрустящими. На обед она готовила яхни [77] из ягненка, такое, как я люблю: с большим количеством яиц и сливой для кислинки. Чтобы не огорчать ее, я подождала и съела два полных половника со свежим хлебом. Хозяйка сварила замечательный виноградный компот; я и от него отказываться не стала, без стеснения попросила розового варенья, добавила в компот ложечку. Выпила и понесла письма моей печальной Шекюре.
77
Яхни – мясное блюдо, приготовленное с жареным луком.
26. Я – Шекюре
Когда Хайрийе сообщила, что пришла Эстер, я укладывала высохшее после вчерашней стирки белье в сундук… Хотя зачем мне вам врать? На самом деле я наблюдала за Кара и отцом через дырку в шкафу, а думала при этом как раз про Эстер, потому что поджидала писем от Кара и Хасана. Я чувствую, что отец не зря боится скорой смерти, и знаю, что Кара не будет увиваться вокруг меня до конца жизни. Он, конечно, влюблен, но главное – ему хочется жениться. Поэтому и сердце его открыто для любви. Если не получится со мной – женится на другой и еще до свадьбы успеет в нее влюбиться.
Хайрийе усадила Эстер на кухне и поднесла ей стакан розового шербета. Когда я вошла, служанка бросила на меня виноватый взгляд. Боюсь, с тех пор как отец пригрел ее у себя в постели, она доносит ему обо всем, что видит.
– Красавица моя черноглазая, кручинушка моя, задержалась я, прости! Муж мой, скотина Несим, никак не хотел из дома выпускать, – затараторила Эстер. – Вот у тебя мужа нет, так в этом есть и свои хорошие стороны – никто не притесняет.
Я выхватила письма у нее из рук. Хайрийе отошла в сторонку, чтобы не путаться под ногами, однако слышать все могла свободно. Отвернувшись от Эстер, чтобы она не видела моего лица, я первым делом прочитала письмо Кара. Мысль о доме повешенного еврея заставила меня вздрогнуть. «Не бойся, Шекюре, у тебя все получится!» – сказала я себе и взялась за письмо Хасана. Он был на грани бешенства.
Шекюре-ханым, меня пожирает огонь любви, но тебя, знаю, это не волнует. Ночами мне снится, что я бегу за твоей тенью по голым, пустынным холмам. Ты не отвечаешь на мои письма, хотя мне известно, что ты их читаешь, – это острой стрелой ранит мне сердце. Пишу в надежде, что хотя бы на этот раз ты ответишь. Ходят слухи, что ты сказала детям: «Муж мой умер, я это видела во сне, теперь я вдова». Правду ли говорят, не знаю. Знаю другое: ты по-прежнему замужем за моим братом и должна жить в нашем доме. Мой отец в конце концов признал, что я прав, и сегодня мы с ним пойдем к кадию, чтобы вернуть тебя. Соберем людей и явимся за тобой, так отцу и передай. Собирай вещи, пришла пора вернуться домой. Напиши ответ и сразу отправь его с Эстер.
Прочитав письмо два раза, я собралась с мыслями и вопросительно посмотрела на Эстер. Но она не сказала мне ничего нового ни про Хасана, ни про Кара. Я достала припрятанное в шкафу с кухонной утварью перо, положила на хлебную доску лист бумаги и собиралась уже писать ответ Кара, но остановилась.
Мне пришла в голову одна мысль. Я обернулась и посмотрела на Эстер. Но та с таким детским удовольствием прихлебывала розовый шербет, что мои подозрения показались мне сущей ерундой. Нет, не может быть, что она знает, о чем я думаю. Я положила бумагу и перо на место и улыбнулась Эстер.