Имя мне — Легион

Желязны Роджер Джозеф

Хотя город не был настоящим Иденом-под-Стеклом, хотя те безумные и счастливые маленькие купола-городки были явно не для меня, в них было нечто такое, что напоминало мне маленькие цветные штучки, похожие на пузыри, что всегда приходили ко мне на ум, когда я ждал беду или размышлял над некоторыми уроками, полученными в течение зря потраченной жизни.

Я вздохнул, последний раз затянулся сигаретой и раздавил ее, зная, что мой пузырь может лопнуть в любой момент.

На что это похоже — быть единственным в мире человеком, который не существует вообще? Это трудно описать. Сложно обобщать, когда уверены только в частности, только в одном

случае — своем собственном. То, что случилось со мной, было необычным и я сомневался, что где-то найдется параллель.

Он был странным, этот способ, которым я это сделал.

Однажды я написал программу для компьютера. С этого-то все и началось.

Однажды я изучал необычный, пугающий фрагмент новостей…

Я понял, что весь мир скоро будет существовать в записи.

Как?

Ну, это сделано ловко.

Каждый сегодня имеет свидетельство о рождении, кредитную карточку, историю всех его путешествий и мест пребывания, и, наконец, — все кончается свидетельством о смерти где-то в архивах. Все эти записи находились в разных местах. Они назвали это Центральным Банком Данных. Это привело к огромным изменениям в образе человеческого существования. Не все эти изменения — теперь я был в этом уверен — были к лучшему.

Я был одним из тех, кто стоял у истоков этого; когда же моя точка зрения изменилась, было уже очень поздно, чтобы можно было что-то изменить.

Все, что ни делали люди, было данными для Банка, описывающего их существование: записи о рождении и смерти, финансовые, медицинские, специально-технические записи — все существовавшие данные были сведены воедино, в ключевой пункт, персонал которого имел допуск к этой информации на различном уровне секретности.

Я никогда не считал что-то только хорошим или только плохим. Но на этот раз я вплотную приблизился к первой точке зрения. Я считал, что это по-настоящему хорошо. Я думал, что в том сложном и многообразном мире, в котором мы живем, системы, подобные этой, необходимы: каждый дом получает доступ к любой когда-либо написанной книге или игре, записанной на ленте или кристалле, к любой учебной лекции, к любому фрагменту обширной статистической информации, которая может понадобиться (если вы не будете лгать статистику, хотя бы теоретически, и если никто не имеет доступа к вашему досье, пока не получит вашего разрешения), каждый торговый или правительственный чиновник имеет доступ к вашим активам, доходам, перечню ваших поездок, когда-либо вами предпринимавшихся; каждый адвокат с судебным ордером имеет доступ к перечню всех мест, где вы когда-либо останавливались — и с кем, и на каком транспорте. Вся ваша жизнь, вся ваша деятельность выкладывалась как карта нервной системы в нейрохирургической классификации — и это представлялось мне хорошим.

И прежде всего ради одного так будет ликвидирована любая преступность. Только ненормальный, казалось мне, может связаться с той махиной, которая противостоит ему, а после того, как в систему были введены и медицинские сведения, можно было остановить даже психопатов.

…И если уж говорить о медицине, то разве не прекрасно, что медик, обследующий вас, может через компьютер моментально получить всю историю вашей болезни! Подумайте о повышении эффективности лечения. Подумайте о предотвращении смерти!

Подумайте о статусе мировой экономики, когда известно, где находится каждый гривенник и на что он пойдет!

Подумайте о разрешении проблемы управления движением — на суше, на море и в воздухе, когда все регулируется!

Подумайте о… О, черт!

Я предвидел пришествие Золотого Века.

Чушь!

Мой друг имел связи с мафией, и

он посмеялся над тем, как разгорелись мои глаза.

— Ты серьезно веришь, что каждый пассив будет регистрироваться, каждая сделка записываться? — спросил он меня.

— В конце концов — да.

— Нет закона, который нельзя обойти. И всегда найдется лазейка. Никто не знает, сколько на самом деле денег во всем мире, и никогда этого не узнает.

Тогда я вплотную занялся экономикой. Он был прав. То, для чего мы писали программы, было в основном сметной документацией. Мы не учитывали человеческий фактор.

Я не думал о поездках. Сколько незарегистрированного транспорта? Никто не знает. Как получить статистические данные о том, о чем нет сведений? А раз уж есть неучтенные деньги, то сколько на них можно построить незарегистрированного транспорта? Береговые линии в мире необъятны. Так что транспортный контроль невозможно осуществить так плотно, как я считал.

Медицина? Врачи тоже люди. Я неожиданно подумал о том, насколько неполными могут быть медицинские записи, особенно если кто-то хочет прикарманить побольше денег и берет не по таксе или выписывает незарегистрированные рецепты.

Были темнилы, были люди, обожающие таинственность, были те, кто честно заблуждался, давая неверную информацию. При столкновении с такими людьми система доказывала свое несовершенство.

И это означало, что она не будет работать так, как от нее ожидается. А еще внедрение ее могло вызвать обиды, негодование, определенное сопротивление, изобретение всяческих уверток — это можно было гарантировать наверняка.

Но явного сопротивления почти не было, так что проект развивался. Это заняло более трех лет. Я работал в Центральном офисе, начав как программист. После того, как я предложил систему подключения станций наблюдения за погодой и сообщения метеорологических спутников полились прямиком в центральную сеть, меня назначили старшим программистом, и обязанности мои расширились.

Но чем больше я изучал проект, тем больше появлялось сомнений, тем серьезнее становились опасения. Я обнаружил, что работа перестает мне нравиться, и это сделало мои занятия более интенсивными. Приходилось брать работу на дом. Никто не догадывался, что вызвано это было не увлечением, а скорее рожденным опасениями желанием изучить все, что возможно, о проекте. После того, как мои действия были замечены, их неверно истолковали и повысили в должности еще раз.

Это было прекрасно: я получил допуск к большому объему информации на уровне политики. Потом по разным причинам дело дошло до потока данных о смертях, повышениях, отставках и увольнениях. Эти вещи стали открытыми для меня, и я рос внутри группы.

Я пришел за советом к старому Джону Колгейту, который руководил проектом.

Однажды, еще в самом начале проекта, я поделился с ним своими сомнениями и опасениями. Я сказал седому желтолицему старику со взглядом спаниеля, что предчувствую: мы можем сотворить чудовище, которое совершит самое последнее посягательство на остатки того сокровенного, что есть у человека.

Он долго глядел на меня, комкая на столе кораллово-розовое месиво бумажных лент.

— Может быть, ты и прав, — сказал затем он. — Как ты до этого додумался?

— Не знаю, — сказал я. — Я только хотел сказать вам, что я думаю по этому поводу.

Он вздохнул, повернулся в своем кресле-вертушке и уставился в окно.

Немного спустя мне показалось, что он задремал, как иногда это случалось с ним после обеда.

И все же, наконец, он заговорил:

— Не думаешь ли ты, что мне и раньше тысячи раз приходилось выслушивать подобные аргументы?