Имя собственное

Морозов Валерий

– Что надо предпринимать, Анна Филипповна? Я просто теряюсь. Подскажите, Бога ради.

– Нужен юг, Раечка. Морской воздух, сосны, можжевельник, соляные пещеры. В Сочи полно санаториев с лечебными программами строго по органам дыхания. Но если решитесь, то ехать следует вам вдвоём. Паровой ингалятор можно уже выбрасывать, он рассчитан лишь на носоглотку и верхние доли. Нужен ультразвуковой портативный небулайзер. Он глубоко орошает лёгкие лекарственным мелкодисперсным аэрозолем. В совокупности это всё, поездка, проживание, спецоборудование,

конечно же, недёшево.

Путёвку инициировать можно, но ты же понимаешь… Крепись, нелёгкий груз ложится на твои плечи, дружок. Надевай халат, пройдём к ней в изолятор.

Домой Рая возвращалась весьма огорчённой, если не сказать – жёстко угнетённой откровенным разговором с врачом и болезненным видом сестры. Погружённая в раздумья, она даже проехала свою станцию метро и, выйдя на перрон, долго не могла понять, где находится.

Добравшись наконец до квартиры, упала без сил на диван, не сняв даже ветровки и джинсов. За окном начинался дождь. Верхушки деревьев, достающие до их этажа, потемнели от влаги и поникли листвой, уже начинающей желтеть. Снова осень…

Под опущенными веками в полузабытьи мелькали картины будущего путешествия к морю. Проносились большие вокзалы и полузаброшенные полустанки, деревни, лесополосы, озёра…

Но опять! Возвратные видения цепко держат в сознании голые стены изолятора, бледное лицо сестры и её огромные серые глаза. Слух разрывает надрывный Верочкин кашель. Хочется уснуть, провалиться в небытие, отрешиться от нечаянной беды, но не даёт покоя невроз, накрывший всё существо. Левый висок терзает резко возникшая боль, а где-то далеко-далеко настойчиво верещит дверной звонок.

Стоило громадных усилий побороть болезненный морок, встать и, зажав ладонями виски, нетвёрдыми шагами подойти к двери.

На пороге стоял Хромов Николай, в недалёком прошлом дядя Коля, друг погибшего отца. Он не сильно постарел за эти годы. Прилично одет, побрит. Разве что излишне располнел. Только кривая улыбка и блуждающий, прилипчивый взгляд с прищуром остались прежними.

– Войти-то можно? – стряхнул он дождинки с фуражки.

– Зачем? – шёпотом спросила Рая, держась за висок.

– Действительно, зачем? Дело есть неотложное, иначе бы…

– Что ж, входите, – сдвинулась в сторону.

Они прошли на кухню. Николай присел к столу и огляделся. Рая осталась стоять в дверном проёме, скрестив руки под грудью. Ощутимо запахло чужим присутствием, какой-то смесью одеколона и дешёвого табака. Дождинки, извиваясь, медленно скатывались по наружному стеклу. Молчание затягивалось.

– Говорите, пожалуйста, мне скоро нужно будет уходить.

– Не надо тебе никуда. Выпроводить меня хочешь. Будто не понимаю. А я ведь не взаймы пришёл просить. То, что сейчас скажу, определённо в твоих интересах. Поэтому прошу, выслушай и не перебивай. Налей водички стакан. Спасибо. За эти годы, Раечка…

– Давайте без фамильярностей…

– За эти годы, Раечка, много воды утекло.

Преждевременно умерла Лида, мама твоя. Находясь в неволе, погиб отец. Официально – несчастный случай, это тебе известно. Но где-то год назад мне удалось наведаться в те «не столь отдалённые места» и запросить в архиве документы.

С трудом, но нашёл по номеру Мишину могилку, рассказал, что девочки его живы-здоровы, государство за ними осуществляет пригляд. Поговорил также с одним старым охранником, у которого квартировал, и он поведал мне любопытные детали того «несчастного» случая.

Отца вашего убили. За дерзкий и неуживчивый нрав. За объявленную им войну администрации колонии. За бесконечные письменные обращения в высшие инстанции по поводу того беспредела, с каким он там столкнулся. Пытки, изнасилования, избиения, холод и голод как способ укрощения строптивых.

Всё было обстряпано аккуратно, не первый, видимо, раз. Пообещали одному зэку УДО, досрочное освобождение, и тот, дождавшись, когда Миша спустится к реке, раскатил, как бы ненароком, штабель кругляка, предназначенного к сплаву. Бедолагу переломало, словно в гигантской мясорубке.

Рая закрыла лицо ладонями. Николай вопрошал в пустоту:

– Что они там похоронили под фанерной табличкой? Что в таком случае могло остаться от человека, не рискну и предположить.

– Вы привезли документы? Свидетельство о смерти, что-то ещё…

– Через некоторое время, – он продолжал, словно не слышал вопроса, – по приезде в Москву я нашёл свою маму очень больной, поэтому совсем не находил возможности навестить вас. И теперь вот, – он замолчал, сглатывая горький комок слёз, – сегодня ровно полгода, как она скончалась.

Он поднял трясущейся рукой стакан и залпом выпил воду. Рая молчала.

– Я остался совсем один и решил продать квартиру. Есть желание уехать на свою малую родину, в Белоруссию. Под Гомелем у меня много родни. Однако нарвался на мошенников, и квартиру у меня отняли. Сам виноват, пил с ними вместе, подписывал, что подсовывали…

Остался «жигулёнок» да покойного отчима дача в Лесном городке. Где и живу последнее время. Перевожу вещи из квартиры, обувь-одежду там, стиралку. Пытаюсь хоть дачу с машиной продать, чтоб не совсем голым на малую родину явиться. С покупателями уже есть договорённость.

– Для чего вы мне всё это рассказываете?

– Да затем, чтобы ты поняла обстановку. Послезавтра я буду должен передать ключи от дачи новым владельцам. Именно сегодня нужно нам с тобой поехать и забрать все документы. Я на машине. Час туда – час обратно. Ничего не беру из вещей, посмотришь, что я оставляю покупателям, и, может, что-то возьмёте с сестрой себе. Громоздкие вещи я включил в цену домовладения, но там ещё много чего интересного остаётся. Отчим был небедным человеком. Выберешь что-нибудь, посуда там, книги… Не вот ведь у вас «добра палата». Хоть чем-то мне перед Мишкой оправдаться.