Имя ветра
Шрифт:
— Это как бесконечная цепочка недостроенных домов, — сказала Фела сердито. — Легко найти книгу по старой системе — так они на этом строят новую. Тот, кто строит новый дом, крадет бревна из построенного раньше. Старые системы до сих пор попадаются то там, то сям. Мы все еще находим тайники, в которых хранисты прятали книги друг от друга.
— Чувствую, это у тебя больное место, — с улыбкой заметил я.
Мы дошли до лестницы, и Фела повернулась ко мне.
— Это больное место у каждого храниста, который проработал в архивах больше двух дней, — сказала она. — Люди в «книгах»
Она отвернулась и стала подниматься по ступенькам. Я молча последовал за ней, оценивая новые перспективы.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ
СТОИТ ПОБЕГАТЬ
После проникновения в архивы осенняя четверть пошла весьма приятно. Фела медленно вводила меня в курс внутренних дел архивов, и я проводил все время, какое мог, скрываясь там и пытаясь раскопать ответы на мою тысячу вопросов.
Элодин занимался тем, что с горем пополам можно было назвать обучением, но, кажется, с большим удовольствием запутывал меня, чем проливал истинный свет на вопрос имен. Мой прогресс был настолько мал, что временами я задумывался, есть ли он вообще.
То время, что я проводил не в архивах, я тратил на дорогу в Имре и обратно, бросая вызов стынущему ветру и не стараясь отыскать его имя. Денну было лучше всего ловить в «Эолиане», и, поскольку погода ухудшалась, я находил ее там все чаще и чаще. К тому времени, как выпал первый снег, я обычно умудрялся поймать ее в один поход из трех.
К сожалению, мне редко удавалось поговорить с ней наедине, поскольку при ней всегда кто-нибудь вертелся. Как и говорил Деоч, она была не из тех, кто долго остается в одиночестве.
Но я все равно продолжал приходить. Почему? Потому что всякий раз, как Денна видела меня, внутри ее загорался какой-то свет, заставляя ее на мгновение засиять. Она вскакивала, бежала ко мне и хватала за руку. Потом, улыбаясь, вела меня к своему столу и представляла очередному мужчине.
Я познакомился почти со всеми. Ни один из них не был достаточно хорош для нее, так что я презирал их и ненавидел. Они, в свою очередь, ненавидели и боялись меня.
Но друг с другом мы вели себя обходительно. Всегда обходительно. Это была своего рода игра: мужчина приглашал меня присесть, а я покупал ему выпить. Мы болтали втроем, и его глаза медленно темнели, когда ой замечал, как Денна улыбается мне. Его губы сжимались, когда он слышал смех, который вызывали у нее мои шутки, рассказы, песни…
Они всегда реагировали одинаково, пытаясь доказать право собственности на нее какими-то мелочами: взять ее за руку, поцеловать, подчеркнуто небрежно обнять.
Мужчины цеплялись за нее с отчаянным упорством. Некоторые просто возмущались моим присутствием, видя во мне соперника. Но другие с самого начала таили глубоко в глазах испуганную уверенность: они знали, что Денна уходит, но не понимали почему. И они хватались за нее, как потерпевшие крушение моряки цепляются за скалы, даже разбиваясь о них насмерть. Я почти жалел их. Почти.
А
«Я знаю ее дольше, — говорила моя улыбка. — Что правда, то правда — ты держал ее в объятиях, пробовал на вкус ее губы, ощущал ее тепло, а у меня этого никогда не было. Но есть закуток в ее сердце, который только для меня. Ты не можешь пробраться туда, как бы ни пытался. А после того как она оставит тебя, я все еще буду здесь, смеша ее, сияя в ней своим светом. Я буду с ней еще долго после того, как она забудет твое имя».
Мужчин было не два и не три. Денна проходила сквозь них, как перо сквозь мокрую бумагу. Она покидала их, разочаровавшись. Или они, расстроенные и недоумевающие, покидали ее, оставляя у нее на сердце тяжесть и печаль, но до слез дело не доходило никогда.
Все же один или два раза случились и слезы — но не по мужчинам, которых она потеряла или оставила. Это был тихий плач о себе самой: в ней болела какая-то глубокая рана. Я не знал, что это за рана, и не осмеливался спросить. Вместо этого я просто говорил, говорил, чтобы унять ее боль и помогая ей укрыться от всего мира.
Иногда я рассказывал о Денне Вилему и Симмону. Настоящие друзья, они давали мне разумные советы и сочувствие в равных количествах.
Сочувствие я ценил, но советы совсем бесполезны. Друзья подталкивали меня к правде, предлагали открыть ей свое сердце. Бегать за ней, писать ей стихи, посылать розы…
Розы! Они ее не знали. Мужчины Денны, хоть я их и ненавидел, преподнесли мне урок, который иначе я бы не усвоил.
— Чего ты не понимаешь, — объяснял я Симмону однажды днем, когда мы сидели под столбом наказаний, — так это того, что мужчины все время западают на Денну. А ей знаешь каково? Знаешь, как это утомительно? Я один из немногих ее друзей и не стану рисковать нашей дружбой. Я не стану на нее бросаться: она этого не хочет. И не буду одним из сотни влажнооких поклонников, которые таскаются за ней, как влюбленные бараны.
— Я просто не понимаю, что ты в ней находишь, — осторожно сказал Сим. — Ну да, я знаю, она красива, очаровательна и все такое. Но она кажется довольно, — он замялся, — жестокой.
Я кивнул:
— Так и есть.
Симмон выжидающе посмотрел на меня, потом сказал:
— И ты ее даже не защищаешь?
— Нет. Жестокая — хорошее слово для нее. Но я думаю, ты говоришь «жестокая», а думаешь что-то другое. Денна не злая, не подлая и не коварная — она жестокая.
Сим молчал долго, прежде чем заговорил:
— Я думаю, она может быть и такой, и эдакой.
Добрый, честный, мягкий Сим. Он никогда не мог заставить себя дурно отозваться о другом человеке, пусть и намеком. Даже эти слова были для него трудны.
Он поднял на меня глаза:
— Я говорил с Совоем. Он ее до сих пор не забыл. Он действительно любил ее, понимаешь? Обращался с ней как с принцессой. Он бы все для нее сделал. Но она все равно бросила его, без объяснений.