Имя - Война
Шрифт:
— Ну вот, кого на пошлости тянет? Это ты сказал, не я.
— А ты подумал.
— Что думать? Матрона вон рядом, что беркут-степняк. Так что мечты останутся мечтами, и моральный облик твоего друга-офицера останется незыблемым и монументально устойчивым.
Николай не сдержал смешок и опять покосился на синеглазую. И тут же посерьезнел, одернул себя — что это он? Ну, хороша, что скажешь? Однако нужно и понятие иметь — ребенок совсем. Вот было бы ей лет восемнадцать, тогда бы он, пожалуй, решился поухаживать… да нет, точно, решился бы.
И качнул головой — глупости какие в голову лезут!
Хлопнул друга по плечу, увидев приближающуюся
— Наши идут, и Ганя с ними, — усмехнулся со значением.
Александр расплылся в улыбке и широко развел руки, приглашая девушку в цветастом платье в свои объятья. Про молоденьких комсомолок он мгновенно забыл.
Прозвучал гудок, и тут же первое предупреждение о том, что поезд отходит. На перроне засуетились. Провожающие спешили сказать то, что еще не сказали, на деле повторяя в сотый раз уже сказанное. Отъезжающие спешили занять свои места.
— Все, все, бегите, — обняла девочек Надя и подтолкнула к тамбуру. — Не выходите из купе!
Крикнула уже в спины подружкам.
Лена с Надеждой зашли в вагон и встали у окна, чтобы помахать на прощанье, вместе с другими. Рядом стояла молодая женщина, держа малыша лет трех на руках и ее:
— Напишу…
Сливалось с Лениным:
— Не беспокойся за меня!
И множеством других заверений:
— Позвони…
— Да, да…
— Счастливого пути!…
— Санечку у окна не держи. Продует…
— Машенька, я люблю тебя!….
Поезд тронулся. Качнулся перрон и пошел в сторону, но провожающие еще шли за вагонами, надеясь задержать минуты расставания.
Девушки переглянулись, улыбнулись, и резко, в унисон гудку закричали:
— Ура!!
— Едем, едем, Лена! — подпрыгнула от радости Надя, обняла подругу. Та взвизгнула от восторга и рассмеялась:
— Ура!
— Ага, твой брат — чудо! Отдельное купе, командирский вагон, — понизила голос Надя, сообщая Лене известное, и покосилась на пассажиров: дородная женщина с косой вокруг затылка распихивала корзины и чемоданы в купе, загораживая проход другим. Маленькая девочка стояла у дверей купе N 22 и сосала палец, пытливо осматривая проходящих мимо людей. Молодая женщина в строгом костюме стояла у окна с мальчиком лет десяти и улыбалась, подставляя лицо встречному ветру. Мальчик же строил рожицы девочке-ровеснице, стоящей у соседнего окна. Та смотрела на него исподлобья и хмурилась, а потом показала язык. И получила легкий шлепок от бабушки, которая тут же отвела ее в купе. Два капитана смеялись, что-то рассказывая молодой женщине в веселом цветастом платье.
— Смотри, смотри, — округлила глаза Надя. — Это артистка, да?
И пихнула Лену. Та оглянулась, посмотрела на красавицу в платье с маками, отрицательно качнула головой:
— Нет, наверняка жена капитана. Вон того, крепкого, с седыми висками. Видишь, он ее обнимает.
— Ну, и что? Это муж ее, да? А она Серова? Сама Серова!
— Да никакая это не Серова, нашла, тоже! Пошли в купе, что смотреть…
— Не Серова… — разочарованно протянула Надя, но все ж не пошевелилась и взгляда от троицы не отвела. Пришлось Лене брать подругу за руку и вести в купе.
— Уф, как здорово! — продолжила восхищаться Надя уже и там. Оглядела помещение, потрогала занавесочки, пощупала столик, попрыгала на сиденье. — Поверить не могу!
Лена снисходительно улыбнулась.
Ее брат Игорь относился к очень привилегированной особе, хоть и имел всего лишь звание капитана, и служил на каком-то непримечательном объекте — то ли коммутаторной
Сколько себя помнила Лена, она всегда считала, что родная сестра Игорю и Наде, лишь подрастая, сообразила, что Надежда — жена Игоря, но как привыкла сестренкой называть, так и продолжала. А в прошлом году заподозрила, что и Игорю не сестра. Не похожи они: он темненький, она светленькая, он остроносый, у нее горбинка на носу, он кареглазый — она синеглазая. Он высокий, стройный, она невысокая и не очень стройная, неуклюжая какая-то.
Летом того же года, в Адлере, где они отдыхали, она и решилась задать вопрос брату:
— Почему мы не похожи?
Игорь внимательно посмотрел на нее, пропустил песок сквозь пальцы и тихо спросил:
— Сама как думаешь?
— Мы не родные?
Мужчина отряхнул ладони и нехотя кивнул:
— Мы нашли тебя в одной деревне. На постой попросились и случайно увидели тебя. Под столом сидела, крепко обнимая ножку. Маленькая, грязная, худая. Хозяйка сетовала, мол, мать твоя проездом у них была, недужная, остановилась так же на ночь да померла. А ты малая совсем, не говоришь еще. Куда девать? Документов никаких у женщины не было, даже как звать не спросили. От имущества только сумка да пальто осталось. Куда, к кому, зачем ехала, где твоя родня — неизвестно. А у хозяйки своих семеро и лишний рот не нужен.
Игорь свесил голову, хмуро поглядывая перед собой, потер шею:
— Паршивая баба… Оказалось, что ты у нее вторую неделю жила, и все под столом, чтоб не мешалась. Голодная была, доходная: кожа, кости и глаза. Испуганная. Надя тебя еле из-под стола выцарапала. На руки взяла и все — посмотрели друг на друга и поняли — наша ты, не оставим. Взяли. Так случилось, детей у нас нет и не будет, чужого ребенка присваивать, когда возможно у него кто-то из родни есть, тоже вроде не по-человечьи. Вот и решили — станешь нашей сестрой.
Лена с замиранием слушала брата и вдруг обняла его шею крепко, испугавшись, что он своими словами отодвигает ее, почти зачеркивает, выгоняя в неизвестность, к незнакомым и непонятным чужим родственникам:
— Вы мои родные!
— Да ты что, Леночка? Что подумала? — улыбнулся он, обнял в ответ. — Эх, маковка, не то у тебя в голове, ой, не то. Сестра ты нам была, есть и будешь. Самая родная и самая близкая. Но и кровь родную знать надо. Времена тогда лихие были, люди мерли как мухи. Сирот, беспризорников было — дивизии. И каждый бы за родню, пусть самую дальнюю, самую паршивую, руку бы отдал. Ты подумай: мать твоя умерла, а отец? А вот представь — жив. А может братья, сестры есть. Откажешься?