Имяхранитель
Шрифт:
Видимо, несмотря на воскресный экспресс, наплыва приезжих сегодня не ожидалось. Из полудюжины расчерченных белыми полосами стояночных участков занято было всего два. На них стояли небольшие кремовые кабриолеты с вынесенным далеко вперед насестом водителя, тесным салоном (вытертые диваны один против другого) и тонкими колесами, сверкающими множеством спиц. Оба экипажа пофыркивали на холостых оборотах. Усачи-форейторы в традиционных регланах из желтой кожи и желто-черных клетчатых шарфах (вот кому жарко-то, пожалел их Иван) лениво переговаривались. Завидев потенциального клиента, оба приосанились, бросили папиросы и начали натягивать краги.
А ведь, пожалуй, придется ехать, подумал Иван с тоской.
К автомобилям он испытывал искреннее,
Ему повезло. Подле стоянки промышлял мелкими услугами «подай да принеси» шустрый паренек лет четырнадцати. Он живо сообразил, что пижонски разряженный обломок, пахнущий дорогой (того и гляди, контрабандной) кельнской водой, кофеем и чуточку спиртным, не желает катить на таксомоторе, а желает прогуляться пешком – и с готовностью вызвался в провожатые.
Иван тайком перевел дух. Похоже, что изменчивая эвисса Фортуна была к нему сегодня благосклонна.
Форейторы, оставшиеся не у дел со своими дьявольскими экипажами, сердито смотрели вслед обломку и мальчишке, но тем было на них начхать. Иван к неудовольствию окружающих давно привык, пареньку же был обещан за труды целый двойной карт. И не какой-нибудь мятой бумажкой, а настоящей серебряной монетой. После чего пройдоха готов был тащить Ивана до любого уголка в Арине хоть на себе… воображая возчиков вместе с их транспортными средствами и неудовольствием в известном всякому месте.
От родного Ивану приморского Гелиополиса, имеющего двухтысячелетнюю историю, этот трехсотлетний городок отличался разительно. Особенно хорошо это заметно было в архитектуре. Принцип, которого придерживались здешние градостроители, казался Ивану непривычным, а подчас и странноватым. Место обычных для Гелиополиса каменных заборов высотой по плечо занимали в Арине живые изгороди не выше пояса. А место высоких домов, отделанных мрамором, украшенных барельефами, кариатидами и колоннами – увитые виноградом приземистые строения. В лучшем случае двухэтажные. Их плоские крыши оккупировали полосатые шезлонги, висячие цветники и разборные беседки.
Большинство улиц были столь узкими, что встреться там на беду два привокзальных таксомотора, одному из них пришлось бы карабкаться на стену или изгородь. А иначе не разъехаться. Многочисленные цветочные клумбы не тянулись вдоль тротуаров строгими грядками, а были сложены из дикого камня в виде горок. Подчас довольно сложной формы, с обязательным ручейком, премило стекающим по склону. Все, все не то. Даже лампионы на низких столбиках – рукой дотянешься до макушки – не гроздьями по три-пять, а одиночными шарами. И не бело-матовые, а прозрачные. Здесь почти полностью отсутствовали скульптуры, изображающие богов и героев. Зато бронзовых бюстов видных горожан наблюдался очевидный избыток. И все они были почему-то на
И общая атмосфера, конечно. Запахи, звуки, а особенно люди: малочисленные, малоподвижные. Не ходят, а прохаживаются, не разговаривают, а беседуют. Подавляющее большинство – хорошо одетые, упитанные одноименные. Колоны встречались редко. Как почему-то и дети.
«Провинция», – умильно думал Иван, вглядываясь в прошитые солнцем кроны деревьев. Там – он открыл это с детским радостным изумлением – прятались фигурки дриад, любовно вырезанные из сердцевины белого клена, не темнеющей от воды и времени. «Очень благополучная сонная глубинка. Разросшаяся деревушка, возомнившая себя чем-то бульшим».
Однако чем дальше они уходили от вокзала, тем больше Арин походил на город. Улицы расширились. Дома подросли, стали строже и сомкнулись плечами. Начали встречаться кое-какие магазинчики и кафе, откуда аппетитно тянуло специями и жареным мясом. Бюстов заслуженных аборигенов, впрочем, не убавлялось.
Несколько раз Иван слышал в отдалении пофыркивание автомобилей, а однажды их обогнал ладный тонконогий жеребчик, гнедой в яблоках, впряженный в легкую бричку. Под хвостом у него потешно болтался холщовый мешок: тоже для «конских яблок», но не тех, что на шкуре. Управляла экипажем миниатюрная сухонькая старушка, одетая немного легкомысленно. Тесный бордовый френчик, лосины цвета топленого молока с серебряными лампасами, низкие желтые сапожки и шляпка с короткой вуалеткой. Наряд ей был, грубо говоря, не вполне по возрасту.
Поравнявшись с ними, старушка (при ближайшем рассмотрении оказавшаяся похожей лицом на карликовую гарпию) придержала скакуна и, жутковато улыбаясь, помахала Иванову гиду хлыстиком. Крикнула:
– Как дела, Вик?
Парнишка показал ей большой палец. Старуха задорно подмигнула и стрельнула на имяхранителя быстрым заинтересованным взглядом. Иван с нею раскланялся. Получилось вполне сносно, не придрался бы даже дворцовый церемониймейстер. Кивнув в ответ, старушка тронула вожжи.
– Занятная дама. Старая знакомая? – вполголоса поинтересовался Иван.
– Угу. Старая-престарая. Лет сто, – отозвался Вик.
Иван с деланной строгостью погрозил ему пальцем.
Улица вильнула, расширилась и обернулась небольшой площадью. Посреди нее располагался фонтан в виде трех играющих кошек. Его окружали каменные скамьи и кусты, подстриженные конусами и шарами. Ворковали голуби. Ивану показалось, что крылья у птиц аккуратно подрезаны. Он справился у мальчишки, так ли это.
Оказалось, что глаза его не подвели. Голубей в Арине действительно отлавливали и, как выразился Вик, «окультуривали», чтобы те не пачкали сверху памятников и фонарей. Этим занималась особая коллегия при городском управителе – та же, которая драила бронзовые бюсты. Отпихивая ногой особо навязчивого сизаря-попрошайку, Иван решил, что не удивится, если вдруг выяснится, что у всех здешних кошек клыки и когти в приказном порядке надежно затупляются. В интересах птиц.
– Пришли, – сообщил Вик. – Вон туда вам. Может, мне подождать? Еще куда-нибудь провожу.
Иван неопределенно пожал плечом, сказал «как хочешь», расплатился с ним и широким шагом направился к цели своего путешествия.
Снаружи «Эспадон» был мал – две недлинные витрины по бокам от входной двери. Внутри же он оказался довольно просторным. Сначала вошедшие попадали в большой круглый зал шагов сорока в диаметре. Ошибиться в размерах было легко, большую часть помещения занимали остекленные шкафы в медных переплетах, полные остро отточенной стали. Эффектно подсвеченная, она горделиво возлежала на темно-синем, почти черном бархате с благородными переливами, и Ивану сейчас же захотелось ее купить. Всю, сколько ни есть. Ну, на сколько денег хватит. А ту, на которую не хватит, украсть.