Имяхранитель
Шрифт:
Кругом были сосны.
ГАММА
…Центральной сушей (в первую очередь, в географическом плане, поскольку она действительно центр, если угодно, – пуп мира внутри Пределов), на коей обитает значительная часть населения Пераса, является остров Столбовой-и-Звездный. Перионы считают его материком, но будем строги. При площади, очень незначительно превосходящей площадь Мадагаскара, он является все-таки островом. Очертаниями Столбовой-и-Звездный напоминает двенадцатилучевую звезду. Об абсолютной геометрической правильности речь, конечно, идти не может. Тем не менее, это все-таки звезда о двенадцати различной длины и формы лучах.
Посредине острова возвышается четырехкилометровой высоты пологая и лесистая, изрезанная складками и речными руслами грандиозная гора, называемая жителями
В противоположных концах озера, на некотором удалении от берега, – там, где проходит граница существования дна, вздымаются из воды скалистые островки. Первый зовется Волчья Шишка и схож с головой волка, украшенной большой гладкой шишкой на темени. Волчья Шишка поросла колючим кустарником, ягоды которого придают крепость, терпкость и рубиновый оттенок красному виноградному вину, портят вино белое, врачуют раны и разогревают кровь стариков, охочих до плотской любви, но к ней уже не способных. Другой островок зовется Кривая Ведьма и видом чрезвычайно схож с горбатой старухой. На нем не растет ничего, кроме удивительно нежных и ярких мхов на вершине да темных, почти черных кудрявых папоротников у подножия. Говорят, именно среди них можно найти цветущий папоротник.
Илем питает своими бездонными водами девять рек – от Голубого Нила шириной полсотни саженей в самом узком месте до малой речки Недотыкомки, которую в любом месте перескочит с разбегу резвый семилетний ребенок. Реки, независимо от размеров и пройденного, подчас довольно извилистого пути, стекают в Океан. В великий, теплый, ласковый и неимоверно щедрый Океан. В Океан, который кормит мир внутри Пределов, согревает его, орошает дождями, обувает и одевает – словом, дает жизнь. В Океан, который не знает штормов и цунами. В Океан, который зовется Отцом.
Только не подумайте, что он и есть Предел. Еще нет…
ЦАРЬ, ЦАРЕВИЧ…
…Уродился юноша
Под звездой безвестною,
Под звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В тишине небес.
Дверной колоколец разразился ушераздирающим перезвоном требовательно и даже нагло. Иван потер виски, приоткрыл один глаз и нехотя покосился в сторону двери. Поза, пленившая обломка, резкие движения не поощряла категорически. Откинувшись на спинку стула, Иван упокоил ноги на подоконнике, – а в общем и целом имел место философический эквилибр у открытого окна. С минуту колоколец бесновался, затем поунялся, осип и перешел на жалобное повизгивание.
– И был он славный эконом, то есть умел судить о том… – тоскливо пробормотал Иван, запрокинув голову.
Гекконы на потолке выдержали исполненное молчание, предоставив хозяину полную свободу действий. Даже не покосились вниз. Между тем вставать Ивану не хотелось до ломоты в костях. Добро бы, дело ограничилось просто ленью. Ко всему прочему, как говорят виноделы, сок подпустила усталость. И то, к слову сказать, – почти дюжина визитеров за день! С каждым побеседуй, каждому загляни в глаза, каждому пожми руку да самолично выпроводи. Не с улицы напросились, сам звал. Двенадцатый, аккурат к полной дюжине, ломился в дверь как раз сейчас.
Иван собрал волю в кулак, резко сдернул ноги с подоконника, уже стоя подхватил падающий стул и рявкнул в сторону двери:
– Минуточку! Я голый! Одеваюсь!
На самом
– Добрый вечер, – в дверях приветливо улыбался круглощекий господин средних лет, телесной округлостью весьма похожий на колобок. – Могу ли я видеть многоуважаемого эвпатрида…
– Язык не сломайте, – буркнул Иван, сторонясь и пропуская посетителя. – По объявлению?
– Да, извольте убедиться сами. – «Колобок» отгородился газетным листком, где черным по белому сообщалось, что некоему Ивану потребовались услуги финансового консультанта.
– Уже видел. Аж в одиннадцати экземплярах. Проходите.
Круглощекий, отдав газету, будто входной билет, юркнул внутрь, чем-то и впрямь похожий на колобка. Не вошел, а вкатился, стрельнул глазками туда-сюда и нерешительно замер посреди комнаты.
– Предупреждаю: дело к вечеру, я устал от посетителей. Потому острить буду крупной формой и не всегда впопад. Что поделаешь, все мы немножко лошади. Кофе кончился, стулья – нет. Выбирайте любой.
Жест имяхранителя круглощекий истолковал в самом удобном для себя смысле. Занял ближайший стул, положил на колени видавший виды кожаный саквояж и сверху пристроил беспокойные руки. Возникшую паузу гость почел за намек, робко откашлялся и, наконец, нарушил тишину:
– Позвольте представиться, меня зовут Якко Волт. В моем активе Колледж Великого князя Андреаса Ромаса и Киликийская финандотура. Благоволите взглянуть на дипломы. Я верой и правдой служил нанимателям тридцать лет и вот теперь…
«…оказался на улице. Подросли молодые финансовые хищники и вошли в силу, а мои зубы стерлись и основательно проредились. Глаза ослабли, ноги растряслись, хвост упал…» – Иван мысленно продолжил за Волтом скорбное перечисление и не сдержал печального вздоха. Да, все мы немножко лошади. Господина финансового колобка стало чуточку жалко.
– …рад предложить свои услуги столь широко известному представителю благороднейшей из профессий.
Речь колобка лилась полноводным ровным потоком. Будто струя из фонтана на площади перед городским судом – без перебоев и брызг. Между тем глаза финконсульта жили своей особенной жизнью, беспокойной и нервической против гладкой речи. Несколько раз взгляд круглощекого обежал комнату, задержался на гекконах, на портале лифта и, будто споткнувшись, остановился на стопке «Вестника Гелиополиса». Одиннадцать экземпляров с объявлением о вакансии могли означать что угодно. Если верить слухам, гуляющим в городе, этот имяхранитель – личность престранная. Мог принять на работу первого встречного, мог тянуть с решением до последнего претендента. Мог, в конце концов, махнуть на все рукой и послать соискателей в преисподнюю, всех до единого.
– Колледж говорите? Финандотура? – Иван поджал губы. Колледж, основанный великим князем Андреасом Ромасом двести лет назад, учреждение настолько же авторитетное, насколько древнее. Как, впрочем, и финандотура. Что называется, «извольте любить и жаловать!»
– Именно! – Волт истово закивал. – Осмелюсь обратить внимание на рекомендательные письма и отзывы с прежних мест работы. Решительно все наниматели остались мною довольны. А что сменил множество домов – так ведь ничто не стоит на месте. «Я меняю работу – следовательно, существую». Не так ли, уважаемый эв?
– Ну да, – кивнул Иван, соглашаясь. – Жизнь идет вперед, и мы с нею. Стало быть, в вашу пользу говорят огромный опыт и неистощимое усердие?
– Отмечу без ложной скромности, – финконсульт просиял и сделался окончательно похож на румяный круглобокий каравай, – у моих подопечных никогда не возникало трений с имперской мытной канцелярией. Ни-ког-да!
– Что особенно ценно именно сейчас.
Иван мрачно покосился в распахнутое окно. Если верить поэтам, теплый, бархатный вечер навевал негу умиротворения… да вот беда, навеять никак не мог. Когда неспокойно в империи, неспокойно и на душе.
– Нынешние разброд и шатания чрезвычайно дорого обойдутся имперской казне, не находите? – спросил он.
– Уже обещанным образом шутите? – Улыбку будто стерли с губ Волта. Финконсульт враз утерял благодушие, подобрался и стал бел, как некрашеное полотно. – Крупноформатно и не размениваясь на мелочи?
– На вас лица нет, уважаемый Якко, – усмехнулся Иван и покачал головой. – Болезнь императора – еще не конец света. Нынешний, Василий XVIII, не первый раз общается с Костлявой. У государя входит в привычку раз в несколько лет смертельно хворать.