Иначе — смерть!
Шрифт:
Она решительно вылила смертоносный раствор в раковину, тщательно вымыла стакан и раковину заодно. Вернулась в кабинет и принялась ходить взад-вперед по скрипучим дощечкам паркета — новая привычка, с проклятого этого понедельника. Обычное и любимое времяпрепровождение: лежать в уютной позе на диване с книгой и слушать Моцарта. Второй день не лежалось, не читалось, не слушалось… «Нет, им не удастся свести меня с ума! Кому — им? Вот в этом я и должна разобраться».
Намек
Свидание в конце концов им разрешили — по чистому везению, как выяснилось впоследствии: врач, лечащий Ирину Васильевну, отсутствовал после ночного дежурства. Они с Вадимом сидели на скамейке в саду — а день выдался упоительный, золотой, голубой, зеленый, словно вернулось лето, — и ждали.
— Будь осторожна, — говорил он, — человек не в себе. Никаких лишних волнующих вопросов…
— Да знаю я все, Дима!
Наконец она подошла, сопровождающая санитарка уселась на скамейке напротив и зорко наблюдала. Она подошла медленно… старуха, показалось вначале… ну, скажем, пожилая изможденная женщина, закутанная в стеганый халат, пуховый платок, и дрожала она, как от холода. Они поднялись ей навстречу.
— Холодная осень, правда? — И вдруг улыбнулась застенчиво, засияли ярко-синие Глебовы глаза (какая старуха? — девочка!). — И все равно тут хорошо, правда?
— Правда, — поспешно подтвердил Вадим, а Катя вдруг почувствовала, что сейчас заплачет, — и заплакала тайком, отвернув лицо.
Женщина села на скамейку — Вадим и Катя справа и слева от нее — и заговорила с тем же неестественно детским оживлением, как со сна (наверное, под влиянием наркотиков):
— Мне здесь нравится, хорошо, спокойно, как на нашем кладбище… Вы знаете, что у меня муж умер?.. Хорошо, но только все прячут, — она понизила голос, — может быть, у вас есть цианистый калий?
Слезы сразу иссякли, и на миг, словно заразившись, Катя поддалась безумной мысли: неужели ей известно про черный сосуд в аптечке?.. «Опомнись!» — приказала себе резко. Тысячу раз прав Вадим, который предостерегал ее от встречи с больной и настоял на своем присутствии…
— У нас ничего такого нет, Ирина Васильевна, — сказал он просто. — Мы хоть чем-нибудь можем вам помочь?
— Мне помогают, здесь хорошо, — женщина призадумалась. — Вы, должно быть, пришли выведать у меня про Эдипов комплекс?
— Нет, что вы.
— Но я молчу, я ничего не скажу, потому что я про все знала заранее.
— Про что?
— Про убийство.
Вадим выразительно поглядел Кате в глаза, призывая к молчанию, но сакраментальное слово что-то развязало среди троих в больничном саду, и ее уже понесло.
— Если вы знаете про убийство сына…
— Сына? — перебила больная удивленно. — Я говорю о муже.
— Вы все о нем знали, конечно, — сказал Вадим мягко. — Он ведь страдал депрессиями.
— Нет, не страдал, не наговаривайте на него. Он был человек увлекающийся, совестливый и любил жизнь во всем.
Вадим
— Но вы сказали следователю…
— Я молчу.
— Но он же приходил в лабораторию за ядом.
— Я молчу.
— Но записка-то его? — воскликнула Катя с отчаянием.
— Записка — его. — Она вдруг произнесла нараспев, как стихи: — «Моя дорогая, прости и прощай. Во всем виню только себя. Ты поймешь, что дальше тянуть нет смысла, все объяснит запечатанная тайна мертвых».
Катя и Вадим прямо-таки оцепенели.
— Он так написал? — прошептала Катя после паузы.
— Слово в слово.
— А что значит — «запечатанная тайна мертвых»?
— Вот потому я и молчу. Я виновата.
— А почему вы…
— Катюш! — предостерег Вадим в открытую, чуть не с гневом.
Женщина — она дрожала все сильнее, кутаясь в платок, — повернулась к нему потухшим, каким-то потерянным лицом.
— Вы считаете меня сумасшедшей, молодой человек. И может быть, вы правы. Все считают, иногда даже я сама. А она — нет! — теперь глядя на Катю; вполне осмысленный, сквозь сонную одурь, синий взгляд — последний взгляд Глеба, в котором мелькнула боль (видать, действие наркотиков кончалось). — Не дай вам Бог.
— Послушайте! — прошептала Катя.
— Не дай вам Бог, — повторила женщина неожиданно трезво и спокойно, встала и побрела по самому краю аллеи — и вдруг упала, как-то боком, в кусты. Вадим и санитарка бросились к ней. Катя сидела истуканом… опомнилась, подбежала. Мощная баба говорила басом, отряхивая халат больной:
— Ничего страшного, родненькая, сейчас укольчик сделаем и отдохнем… С ней случается, потеря ориентировки, доктор объяснял…
Больная побрела дальше по аллее. Катя сунула санитарке пластиковый пакет: «Возьмите, пожалуйста… тут я для нее…» — и догнала Ирину Васильевну.
— Можно, я к вам еще приду?
Женщина молчала.
— Я ни о чем таком не буду спрашивать, просто приду.
Больная взглянула с секундным любопытством.
— Кто вы?
— Учительница Глеба. По английскому языку.
— Вы его видели последняя, да? В пятницу?
— Одна из последних.
— Одна из последних, — повторила Ирина Васильевна. И он видел? — кивнула на подходившего Вадима.
— Он как раз нет. он был в отъезде. А мои ученики… Больная потеряла интерес к разговору, двинулась дальше, обернулась.
— Приходите и спрашивайте, но не обо всем. Ну, спрашивайте!
— В какой фирме работал Глеб, вы помните? Название?
— Издательство «Корона».
Они ехали в машине медленно и долго молчали; золотой день словно померк.
— Дима, она не сумасшедшая.
— Надеюсь, что нет. Оглушают транквилизаторами. Да и чем еще тут можно помочь!
— Найти убийцу.
— Катя, будь осторожна. Как бы убийцей не оказался…
— «Выведать про Эдипов комплекс», помнишь?