Иначе — смерть!
Шрифт:
— Помню.
— Так вот. Вытесненная в подсознание болезненная враждебность к отцу. Похоже, именно сына она считает…
— Похоже! Но Глеб обвинил кого-то другого.
— Ну, может, кто другой из сидящих за праздничным столом способствовал, подтолкнул… А вот тебе еще вариант: «Я молчу, молчу, молчу, я виновата».
— Да ну, Дима!
— А что значит — «я знала заранее»?
— Господи, ведь и Глеб заранее знал!
— Не вдавайся в мистику. «Дамское деяние», как твой Мирон заметил. А что? Имеет доступ к яду,
— Я много чего почувствовала, но… еще не разобралась.
— А зачем она придумала, что муж испытывал тягу к самоубийству? Логический вывод: защитить или себя, или сына.
— Какая тут логика!
— Кажется, подтверждается первая посылка нашего с тобой умозаключения: эта семья сама себя истребила.
— Кажется, да… «знала заранее», «запечатанная тайна» — что это значит?
Вдруг вспомнился горьковатый душок в стакане — «благовонный миндаль».
— Тут что-то не то, Дима. Если Глеб считал мать виноватой, то почему записку с обвинением и яд он оставил у меня?
Машина резко затормозила. Катя чуть не ударилась о лобовое стекло.
— Что оставил? — воскликнул Вадим.
— Цианистый калий в черном сосуде. Мне знаком этот запах.
— Ты что, Катюш?
— Я растворила порошок в воде. Мне знаком этот запах.
— Катя, опомнись!
— Он брал у меня анальгин в аптечке…
— Почему ты позволяешь посторонним…
— У него голова разболелась. Тогда, в пятницу.
— Ты слишком беспечна, слишком безалаберна… и беззащитна перед злом.
— Беззащитна перед злом, — повторила она с удивлением. — Вчера рядом с таблетками я обнаружила этот сосуд. Крошечный, на нем этикетка, латинские буквы красным: KCN.
— Эта семейка действительно сумасшедшая! — бросил Вадим угрюмо.
— Погоди. После папы осталась такая масса лекарств…
— Не думаешь ли ты, что Павел Федорович прятал в доме яд? Ты знаешь, как я был привязан к твоему отцу… так бы к своему, а, да ладно. Более мягкого, даже кроткого, человека я не встречал. Ну, чудаковат, да, но таких извращений…
— Погоди, Дима. Папа много лет мучился грудной жабой, от нее и умер. Что если… он постоянно повторял, что не хочет быть в тягость — мне, понимаешь? Как провизор он имел возможности.
— Он ведь умер не от яда?
— Нет, Боже сохрани!
— И ты за годы не заметила в аптечке цианистый калий?
— Да я никогда не знала его формулы! Вчера нашла в справочнике.
— Ну а черный сосуд?
— Он крошечный… там чего только нет. Не заметила. Ты прав, я всю жизнь живу в хаосе.
— А почему вчера заметила?
— После той записки… и рядом с анальгином. Демонстративно рядом.
— Вот-вот! Милый мальчик подбросил.
— Не надо о нем так говорить.
— Я за тебя боюсь, ты втягиваешься в болезненный круг. Это очень опасно, Катя.
— Опасно, я знаю. Мне знаком запах миндаля.
— Какое ты имеешь ко всему этому отношение, черт возьми?!
— Знаком. Он для меня ассоциируется с трупом.
— Ну естественно. Самый сильный яд…
— Нет, с чем-то совершенно конкретным, реальным, но я не могу вспомнить… Еще одно слово… слово и цифра. Знаешь, как будто звучат под музыку Моцарта.
— Катя!
— Может, я правда ненормальна?.. Вот ты сказал: «Беззащитна перед злом». Однако это предполагает соучастие.
— В чем?
— Во зле.
— Я повторяю: какое ты имеешь к этому отношение?
— Я должна убедиться, что никакого.
Машина уже давно стояла у входа в дворовую арку, но они не ощущали ни места, ни времени. Катя опомнилась, увидев медленно бредущую по тротуару Дуню. Девочка остановилась перед аркой и как будто задумалась.
— Смотри, Дуня. Вчера на урок не явилась.
— А, это и есть прелестная Дунечка? — Вадим внимательно вглядывался в девичье лицо, отрешенное, угрюмое; пошутил, — на отравительницу явно не тянет.
— Да ну тебя, в самом деле!
— Эх, жаль, не могу ее допросить, на лекцию пора.
— Счастливчик ты, Дима. Грамматические упражнения — так далеко и абстрактно, так не волнует.
— Русский язык? Еще как волнует!
Он взял ее руку, поцеловал, пальцы приятно ожег холодок золота. Его привычный жест, привычный холодок.
— Дим, а почему ты обручальное кольцо не носишь?
— Которое? (Вадим был женат во второй раз.) Вот поженимся, радость моя… не спорь — ты вчера намекала… надену — навсегда, до гроба. В гробу буду лежать, в вечности гореть — с памятью только о тебе, сестренка.
Вадим рассмеялся мягко и весело; так он называл ее редко, в минуты особой душевной близости.
— Мрачноватые шутки у тебя, братец.
Мертвые переговариваются
Когда они уселись за обеденный стол друг напротив друга, и Катя раскрыла «Грозовой перевал» (история, рассказанная женщиной, о событиях странных, иностранных и таких давних, но берущих за сердце), Дунечка сказала просительно:
— Екатерина Павловна, давайте просто поговорим, а?
— Из вас никто не желает заниматься! — отчеканила Катя, досадуя скорее на себя: «я сама не желаю, я сама захвачена историей отнюдь не иностранной» — Ладно. Ты ведь о Глебе хочешь говорить, да?
На лице Дуни промелькнул страх.
— Нет!
Катя смягчилась.
— Ну и не надо, все пройдет. Время пройдет — забудешь.
— Нет!.. Екатерина Павловна, он действительно псих? Или у меня чердак поехал?
— Ты же не хочешь об этом…