Иначе — смерть!
Шрифт:
Друг детства обычно давал отчет о каждой своей поездке — но как вовремя сейчас! «Прогулки по Петербургу, созерцаю Казанский собор и Аполлона в Летнем саду». — «А весной, помнишь, ты звонил, языческие боги были еще заколочены». — «Скоро заколотят, осень. Ты знаешь, так пронзительна и терпка эта смесь морской свежести и болотного душка…»
Словом, вспомнилось ей под впечатлением: «Ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь». «А ведь только десятый час, заметила, положив трубку; праздник окончился рано».
Если не считать
«Я не удивлена, — повторяла сейчас Катя, машинально прохаживаясь взад-вперед, взад-вперед от окна к двери. — Но поражена».
Раздался входной звонок.
Свидетель
Пришел Алексей — да, его время, четыре часа. В своей «афганке», замкнутый, настороженный, молчаливый, — ну, прямо офицер на спецзадании. Сели за перевод сказок Киплинга, он отвечал с долгими паузами, ошибками, она впервые потеряла терпение.
— Алексей Кириллович, зачем вам нужен английский?
— Мало ли что человеку нужно.
— Так занимайтесь же!
— Если будете раздражаться, потеряете клиентуру.
— Уже теряю. Вам известно, что Глеб отравился?
— Как это?.. Он умер?
— Да. Кажется, вы не очень удивлены.
— Удивлен. А откуда вы знаете?
— От следователя.
— Вас вызывал следователь?
— Вызвал на завтра. Если он отравился в моем доме…
— А как же другие? — Невозмутимое спокойствие Алексея, кажется, начало нарушаться. — Мы с вами живы.
Катя подумала.
— Да, надо проверить. — Покопалась в бумагах на письменном столе и отыскала записную книжку.
— Мирон Ильич? Это Екатерина Павловна.
— Да ну! Что-то случилось?
— Случилось. Как вы себя чувствуете?
— Я — мужчина, крепкий душой и телом. Вообще, Катюша, вы меня недооцениваете…
— Глеб отравился, вы знаете?
— Что?! — крикнул Мирон, наступила пауза. — Когда?
— Вечером в пятницу.
Долгая пауза.
— Чем?
— Не знаю.
— Но все было свежее, вы должны засвидетельствовать! А впрочем, чего я сразу в панику… Надеюсь, он жив?
— Умер, мне сказал следователь.
— Значит, дело дошло уже до… — Мирон замолчал.
— Да, Мирон Ильич, вы тогда вечером взяли с собой бутылку «Наполеона»?
— Я? С какой целью?
— Ладно, до завтра.
Второй звонок.
— Будьте любезны, Агнию Яковлевну… Здравствуй, это Катя.
— Привет. Что, урок переносится?
— Нет, с этим все в порядке.
— А что не в порядке?
— В пятницу отравился Глеб.
— О-о! Но он жив?
— Умер. Я решила проверить, живы ли остальные.
— Катя, твой черный юмор…
— Какой там юмор!
— Яд был в «Наполеоне»?
— Яд?..
— Ну, он что-то говорил… что любит… в общем, глаз не сводил с этой бутылки, помнишь?
— Помню.
— Ты меня просто убила!
— Главное, что ты жива.
Последний звонок.
— Здравствуйте. Можно позвать Дуню?
— Кто ее спрашивает? — отчеканил агрессивный женский голос.
— Ее учительница английского языка.
— Ах, учительница!
— Скажите, с нею все в порядке?
— Если вместо учения вы устраиваете у себя бардак, как может быть с девочкой все в порядке?
Катя до того опешила, что так и застыла с трубкой у уха — и после каких-то всхлипов, вскриков в телефонном пространстве услышала Дунечкин голос:
— Екатерина Павловна?
— Дуня, ты жива?
— Пока жива. Вы уже знаете?
— О чем?
— Что Глеб отравился?
— Знаю. Но ты откуда…
— Оттуда! — Дуня хрипло, с натугой рассмеялась. — Меня подозревают в убийстве.
Катя сдержала нервную дрожь и произнесла уверенно:
— Я — не подозреваю.
— Вы что-то знаете?
— Возможно.
— Я сейчас приду.
— Приходи.
Дуня, Алексей и Мирон жили неподалеку: каждый из них в свое время прочитал на фонарном столбе возле станции метро «Новокузнецкая» Катино объявление об уроках. Агния проживала в университетских домах на проспекте Вернадского. «А откуда взялся мальчик, — вдруг подумалось, — где он жил и что сейчас творится с его родными?..» Катя машинально набрала номер своего настоящего друга — нет ответа.
— Продолжим занятия, Алексей Кириллович?
— Да ну! — Он махнул рукой, но не ушел.
Почему он не уходит? Каждая мелочь уже волновала ее и казалась подозрительной.
— Тогда я оставлю вас на минуту, хорошо?
— Да пожалуйста.
Катя вышла на площадку — темный подъезд старого довоенного дома, кошачий запах, нарастающая тревога — позвонила в соседнюю квартиру, к Адашевым. Мать Вадима — дама властная, очень добрая, бывшая преподавательница изящной словесности, как иронически говорила она о себе; сын делал такую же карьеру, но на более высоком, университетском, уровне. Вадим и Ксения Дмитриевна — единственные близкие, которые остались у Кати после смерти отца три года назад; иногда она называла их про себя: брат, мама.
— Катюша, на тебе лица нет!
— Мой ученик внезапно умер, подозревают ученицу, меня вызвал следователь, — выпалила Катя с облегчением: в темно-карих, почти черных глазах старой женщины вспыхнул огонек сочувствия.
— Проходи.
— Некогда!
— Как это «внезапно умер»?
— Отравился. Юноша, почти мальчик…
— Юноша? Отравился? Как странно. Господи Боже мой! Да проходи…
— Ксения Дмитриевна, Вадим ведь сегодня должен приехать?
— Приехал утром, мне звонил, сейчас на кафедре. Он тебе срочно…