Инамората
Шрифт:
Филиппинец односложно хмыкнул — это был предел его выражения чувств — и зашагал впереди нас к входу в больницу.
— Похоже, он торопится.
— Конечно, — подтвердил Кроули и растолковал мне, что на введение эфира требуется не менее получаса, так что анестезию следует начинать задолго до операции.
Мы вошли в здание. Кроули провел меня наверх и передал уставшему интерну. Меня отвели в раздевалку, показали, где повесить одежду, и вручили стерильный льняной халат и брюки. Снимая одежду, я заметил, что у меня дрожат руки: до этого момента я был слишком занят, чтобы размышлять о том, что ожидает меня в соседней комнате, но теперь, надевая медицинский халат, я наконец представил, что мне суждено испытать. Мороз, который никак не был связан с температурой
— Выглядите отлично!
Я замер, нервы мои натянулись, как струны на мандолине. Кроули стянул медицинский костюм с металлического барабана в углу комнаты и начал переодеваться. То, что заняло у меня пятнадцать минут, он сделал за три. Хоть я и не привык наблюдать, как одеваются мужчины, но не мог не заметить, насколько выверены были движения Кроули, будто он совершал некий обряд облачения, словно священник или тренер по фехтованию. Насвистывая какую-то незнакомую мне мелодию, Артур натянул черные резиновые сапоги, потом, прежде чем повязать маску, помог мне завязать мою. Непросто оказалось справиться с колпаками, которые закрывали почти все лицо, оставляя открытыми только глаза. Закончив переодевание, Кроули провел меня в соседнюю комнату, где моему взору предстал длинный фарфоровый умывальник с бьющими снизу струями и ножными педалями, поставляющими горячую, холодную и теплую воду. Умываясь, я поглядывал, как Кроули мылит руки до самых локтей и чистит щеткой ногти. Прежде чем натянуть резиновые перчатки, надо было быстро погрузить руки в эмалированный тазик с иодидом ртути.
Во время всей этой процедуры я не переставал недоумевать, зачем все это — что толку мне наблюдать всякие антисептические приемы. Я поделился своим недоумением с Кроули.
— Наблюдать? — удивился он. — Разве стал бы я вас тащить, если бы предполагал, что вы будете только наблюдателем, старина.
Глаза Кроули сверкнули насмешливо поверх маски, он жестом пригласил меня следовать за собой.
Мы вошли в операционную, там все было в движении, словно в улье: операционная сестра у стола с инструментами вдевала в иглы кетгут номер 2, другая сестра красила будущую мать от пупка до половых органов раствором йода, первый ассистент пытался увеличить угол подъема стола. Посреди всей этой суеты я увидел Пайка, который нависал над головой пациентки словно восточный болванчик. На миг он встретился со мной взглядом поверх анестетического экрана, а потом сразу вернулся к своим деликатным обязанностям — закапыванию капля по капле снотворного в марлевую маску на лице пациентки.
Кроули, соблюдая профессиональную иерархию, поздоровался с каждым по отдельности: Паркер… Агнес… Сестра… А затем обратился ко всем сразу:
— Позвольте мне отвлечь вас на минуту: сегодня в столь раннее утро мы имеем честь видеть у себя посетителя из Гарвардского университета.
Три человека в масках обернулись в мою сторону, в глазах их не отразилось никакого интереса.
— Здравствуйте, — произнес я вяло. Из-за керамической плитки и обилия эмалированных поверхностей в операционной голос звучал гулко, как в мужском туалете.
Кроули продолжил, обращаясь к коллегам:
— Я уверен, вы позаботитесь, чтобы молодой Финч чувствовал себя в нашей маленькой операционной как у себя дома, и ответите на любые вопросы, которые могут возникнуть у него по ходу дела.
Покончив с предварительными замечаниями, Кроули занял свое место за операционным столом и начал о чем-то тихо переговариваться с Пайком. Сестры продолжили свои занятия, первый ассистент стал готовить подкожную инъекцию, так что, к моему облегчению, в последующие несколько минут обо мне почти забыли. Я не стал тратить времени даром и занял позицию в дальнем углу, где мог оставаться незамеченным и откуда хуже всего было видно то, что происходило у операционного стола.
Но только мой скачущий пульс сменился более нормальным ритмом, как Кроули обернулся и рукой в перчатке поманил меня к себе.
Нехотя я присоединился к нему у операционного стола. Он
— Опустите еще ниже ее голову, Паркер, — мы же не хотим, чтобы у бедняжки кишки выпали.
38
Гормональный препарат, получаемый из задней доли гипофиза крупного рогатого скота и свиней; сильнодействующее средство, стимулятор родовой деятельности.
— Хорошо, доктор.
Ассистент подошел к столу. Два хирурга принялись заворачивать пациентку в стерильную льняную простыню, внимательно следя, чтобы ее концы не коснулись ненароком кафельного пола. Когда простыня была подвернута и закреплена прищепками, ткань скрыла все части тела женщины (по крайней мере, по эту сторону анестетического экрана), кроме выкрашенного йодом вздутого живота, который высовывался в прорезь в простыне. Я как-то читал, что простыня на пациентах выполняет не только антисептические, но и психологические задачи — этот важнейший момент церемонии позволяет хирургам на время забыть о той жестокости, которая сопряжена с вторжением в тело другого человека со скальпелем и хирургической пилой.
Но это всего лишь еще один самообман из тысяч, с которыми мы сталкиваемся в жизни. Я вспомнил свои собственные неудачные опыты в макроскопической анатомии, когда я и мой коллега по лаборатории несколько недель кряду старательно закрывали носовыми платками лица трупов, которым нам приходилось вскрывать грудную клетку. Человеческое лицо было memento mori, и каждый медик-первокурсник страшился взглянуть на него во время занятий в анатомичке. (Позже оказалось, что это касается и рук.) Но если поначалу не я один боялся увидеть то, что скрывалось под простыней, то к концу курса только я так и не смог преодолеть этого страха. «Стыдиться тут нечего, — утешал меня наш преподаватель снисходительным тоном, — просто есть люди, не созданные для медицины». Но, конечно, мне было стыдно; и я все еще носил в себе этот стыд, как старый вояка осколки ранившего его снаряда.
— Начнем? — спросил Кроули собравшихся в операционной и попросил дать ему бард-паркеровский скальпель номер 15.
Он взял лезвие в правую руку, словно скрипичный смычок, и, придерживая правой брюшную стенку, сделал первый надрез.
Я отвел глаза, а когда наконец осмелился посмотреть на операционный стол, то оказалось, что Кроули, к моему удивлению, уже наложил зажимы на несколько кровоточащих мест по краям сделанного им разреза — от пупа до лонного сочленения. Трудно сказать, что именно вызвало мое смятение, причин было предостаточно. Возможно, это была полоса желтоватого жира. Или то, как разрезанная кожа вдруг утратила эластичность и сморщилась на концах. Удивительно, но вид крови смущал меня гораздо меньше: в лучах операционной лампы она сверкала так ярко, что это было почти красиво.
— А теперь, — сказал Кроули, — мы вскроем linea alba и начнем разделять прямые мышцы живота.
С этими словами он погрузил указательный палец на две фаланги в рану и уверенно разъединил жесткие волокна, которые опоясывали брюшную полость. Это была точная работа, края разреза задрожали под нажимом Кроули и выпустили порцию свежей крови.
Я снова отвернулся и сделал несколько медленных глубоких вдохов, но это не помогло: наоборот, прилив кислорода, пропитанного запахом эфира, лишь увеличил рой цветных мошек, мелькавших у меня перед глазами. Лицо мое запылало жаром, так что я всполошился: не лихорадка ли у меня. Я попытался сосредоточить взгляд на чем-то помимо раны и заметил высовывавшуюся из-под простыни руку пациентки, вид наманикюренных пальцев и золотого обручального кольца еще раз напомнил мне о той женщине, которую сейчас потрошили на моих глазах.