Иная судьба. Книга 1
Шрифт:
Марта сникла.
Было ей от роду семнадцать лет. Взрослая уже девица, перестарок, как говорят, а всё в сказки верит. Разве господа отпустят девушку просто так, не поизмывавшись? Нет, не быть ей больше в девушках, не судьба…
Она с трудом сглотнула слюну – даже за ухом что-то щёлкнуло – и попыталась украдкой размять занемевшие кисти. Пальцы затекли, и чужое кольцо теперь больно впивалось в безымянный.
– Прошу прощения, сударыня, – словно очнувшись, неожиданно заговорил капитан. Наклонившись – девушка от страха сжалась в комок – ловко и быстро, несмотря на полумрак, царящий в возке, нашарил и развязал ремешки, аккуратно вытащил кляп и даже соизволил платком вытереть Марте подбородок от подтёков слюны. Тщательно протёр деревянную грушу, швырнул в сумку на поясе.
– Это была временная мера, скажем так – показательная. Не хотелось бы использовать её на всём пути нашего следования. Вы меня хорошо поняли? Ни слова с вашей стороны без необходимости, ни в моём присутствии, ни в присутствии солдат. Если я услышу хоть что-то, кажущее подозрительным – эта вещица вновь будет пущена в ход, на сей раз – до самого вашего свидания с его светлостью. Вы обещаете молчать?
Молчать? Да всё её спасение было как раз в том, чтобы вопить на весь мир, что она невиновна! Однако Марта, перемогая себя, кивнула. Снова сидеть с унизительно раскрытым ртом, терпеть вонючую затычку не хотелось. Но лучше уж она добровольно онемеет, не век же им ехать! Её ведь потом всё равно собирались о чём-то расспрашивать? Вот тогда и заговорит…
И она стала твердить в уме оправдательную речь. Господа ведь разговаривают гладко, значит и ей нужно объясняться также, не запинаясь, упаси боже, чтобы выложить сразу и понятно. Например:
«Я Марта. Я живу в деревне Сар. Мой дядя кузнец. И я не та, кто вам нужна».
Наверное, слишком просто.
«Я Марта, простая девушка из Сара».
«Я Марта. Никакая не беглая жена, господин хороший, вы посмотрите только на меня хорошенько…»
Ой, плохо… А ну, как она действительно похожа на беглую преступницу? Но деваться-то некогда, надо подобрать и запомнить правильные слова, чтобы сразу выпалить, когда настанет нужное время.
Руки ей развязали только спустя пару часов, остановившись на каком-то постоялом дворе и спроваживая пленницу до уборной. Хорошо, с помощью не сунулись – юбки не задрали, нарушая пресловутую дворянскую честь, иначе Марта сгорела бы со стыда. Проводили в небольшой хлипкий сарайчик с дощатым помостом, зияющим двумя зловонными дырами, и заперли снаружи. Правда, не торопили, заметив, как она поводит плечами и растирает кисти, пытаясь возвратить чувствительность. Сопровождающие без стеснения журчали тут же за стенкой сортира, Марта сквозь зубы шипела все известные ругательства, что наслышалась в своё время в кузне у дяди и пыталась подобрать пышные оборки, чтобы не запачкаться в дерьме, кое-где щедро удобрившем пол. Да у самого последнего лодыря на деревне отхожее место не в пример чище! Содрогаясь от отвращения, кое-как пристроилась на помосте. И вот странности женской души:. несмотря на плачевность собственного положения, ей до смерти было жалко нарядного платья, хоть и чужого…
– Хороша бабенция, – буркнул голос за стенкой.
– Я б завалил, ей-бо… что скажешь, Тони? Пока кэп-то не видит. Он, поди, за тем же самым к хозяйке попёрся, успеем…
– Сдурел? – крякнул второй, судя по голосу – постарше.
– А чё?
– А то. Не положено. Кэп у нас законник, а по закону, знаешь как? Пока баба не осуждена, да ещё дворянка – она, считай, невиноватая ни в чём и под законом ходит. Боже сохрани хочь глянуть не так – по судам потом затаскает! Вот погоди, приговорят – перед исполнением на всю ночь нам отдадут, наиграешься. \
– Точно?
– Что б мне пропасть, ежели вру.
– Так ить… не одни мы в гарнизоне, и кроме нас желающие найдутся.
– И чё? Её не убудет, а куда добро беречь, если утром в расход?
Марта застыла, не успев натянуть тоненькие, отороченные кружевом штанишки. Трясущимися руками машинально завершила начатое, да так и оцепенела, завернув юбки выше колен.
– Да, вот ещё что… – голос второго, судя по всему – более опытного стража, многозначительно понизился. – Ты, брат, этого… того… хотелку-то свою пока припрячь. Ишь, глаза-то замаслились! Не вздумай её щипать там или лапать, а то допрыгаешься…
– А чё?
– А то. Херцог наш, конечно, крутенёк, да, однако же, мущщина, на баб податлив; и хоть на сучку свою сердит… всё может статься. Глядишь – ублажит его, расстарается – и снова в силу войдёт, ведь он, хоть суров, херцог-то, но, сказывают, отходчив. Ну, посечёт, ну, помучает – да простит. Вот и подумай своей башкой, кого эта мамзелька припомнит, чуть в себя придёт?
– Кого?
– Болван! Того, кто её хоть пальцем тронул, пока она в немилости была; уж это как пить дать, всех соберёт, я эту породу знаю. С виду ангелица, а в душе… Сучка, одно слово. Не связывайся.
Зависла пауза. Марта, чуть дыша, оправляла платье.
– Ото ж, – неуверенно пробормотал тот, что моложе.– Всё-то ты знаешь… А ну, как не нажалуется?»
Тот, что учил товарища жизни, похоже, сплюнул.
– Я предупредил. Смотри, сам вместо неё на кол сядешь! Ему всё едино, кто на нём, честный солдат или бл…дь благородная. Не маленький, сам думай.
На пути в возок Марту пошатывало от ужаса. Ноги не несли. Капитан, глянув ей в лицо, подставил локоть.
– Обопритесь на мою руку, сударыня, – сказал учтиво и помог: и на подножку ступить, и в возок залезть. И связывать больше не приказывал, хоть по-прежнему глаз не спускал. Остаток пути Марта молчала даже не из-за угрозы кляпа, а от комка, застрявшего в горле. Значит, герцог и есть разгневанный супруг? Страшно было неимоверно. И будь она в самом деле из благородных – уже давно лежала бы без чувств, ибо, по словам женщин и девушек, прислуживающих иногда в баронском замке, у барышень и у знатных дам есть такая манера – то и дело в обморок брякаться, это признак души чувствительной и нежной… А ещё корсеты виноваты, которые так сжимают, что у девочек груди не растут, как положено, а остаются крошечными. Потому-то бароны да прочие господа любят за деревенскими девками охотиться – те корсетов не носят…
К концу пути Марта устала бояться. Она тупо глядела в одну точку – на поблёскивающую в полумраке медную шишку в стене, и всё гадала – для чего она? Но вот карета замедлила ход, в окошко со стороны возницы стукнули. Капитан повернул шишечку, створка окна подалась.
– Что там?
– Посыльный от его светлости! – сообщили снаружи. – Велено передать: ждут. Проводить прямо к коменданту в кабинет.
– Хорошо, – лаконично ответил капитан. Захлопнул оконце и повернулся к Марте.
Противно засосало под ложечкой. Всё, прибыли? Вот сейчас-то и начнётся самое страшное? В сумраке недолго и ошибиться, но почему-то Марте показалось, что в синих глазах военного мелькнуло сочувствие. На секунду её охватило желание – рухнуть на колени, целовать руки этому человеку и умолять, умолять не вести её никуда, оставить здесь, в возке, заступиться перед страшным герцогом. Она не хочет на кол! За что? Она ни в чём не виновата! Словно угадав её намерение, военный подчёркнуто энергично положил ладонь на эфес шпаги.
– Итак, сударыня, – голос его был сдержанно-суров и непреклонен, и Марта как-то сразу поняла всю бесполезность задуманного. Этот не пожалеет. – Мы на месте. Напоминаю: вам запрещено говорить с окружающими до самой встречи с его светлостью, нам запрещено слушать, если вдруг вы не выдержите. Предупреждаю: меры в случае ослушания будут применены куда более жёсткие, чем раньше. Держите себя в руках.
Девушка молчала, чувствуя только, как в груди зарождается дрожь. Пустой живот свело. Голода Марта не чувствовала, напротив – её даже подташнивало, от дорожной тряски, от вновь зарождающейся паники; да и разбитая голова давала о себе знать.