Иная судьба. Книга 1
Шрифт:
Она сидела, не шелохнувшись, и смотрела на синие огоньки, пляшущие по догорающим поленьям.
Спасибо вам, ваша светлость, за вашу доброту, за то, что не побрезговали перед деревенщиной извиниться, за заботу. Только бесполезно это всё. Капитан Винсент, он хоть и бравый военный, и, видать по всему, ваш друг, но к барону «затыкать рот» не пойдёт, хоть и надо бы, только Марта не скажет, что надо, потому что – стыдно о таком говорить. Они – господа, а она…
Её словно отшвырнуло неведомой силой в прошлое, за многие лье и месяцы отсюда. Кто она?
Щеку словно наяву опалила пощёчина.
«Да ты кто есть? Грязь под моими ногами, и только!» Да, это было, было, даже вспоминать больно и страшно до ломоты в челюстях… Старый барон люто клацал зубами и брызгал слюной, хрипя в лицо.
«Ваша милость, – угодливо шептал пастор. – Ничего, обломаем, обломаем… Возьмите пока Августу, она за честь сочтёт, ручки лобызать будет…»
«Это которая сисястая? С голубыми глазищами, весёлая такая?»
«Она, ваша милость. Кланяться будет и благодарить…»
…Выпоров девушек, пастор нет-нет, да и тёрся о спину какой-нибудь наказанной, нет, не о спину, а почему-то о попу, и сутана его при этом сильно оттопыривалась. Марта не была наивной простушкой, в деревне трудно сохранить неведение о том, что происходит между мужчиной и женщиной, но смотреть на грешное поведение того, кого называли «святым отцом» и целовали руку с пучком розог, было противно. Её чуть не стошнило, когда однажды не повезло, и «избранницей» оказалась она. Впрочем, некоторые из девушек вели себя по-другому: смущённо хихикали, томно выгибали спины, как-то странно отставляя задки, словно кобылки под жеребцом… Пастор был доволен. Он любил «распознавать грех», а особо грешных – уводить в отдельную каморку, где и наказывал очень уж сильно – судя по доносящимся вскрикам и стонам. Грешницы почему-то особо удачно выходили замуж, причём кто-то неизвестный снабжал их щедрым приданым. Поэтому селяне не возражали, когда на очередной проповеди священник призывал вести к нему голубиц для очищения от возможной скверны. В основном – не возражали. Дядя Жан не знал, что племянница туда ходит, иначе бы прибил – не её, а тётку, которая в ногах у Марты валялась, вымаливая, чтобы та пошла вместо её дочек. Первый раз Марта дала слабину, а потом – боялась, что если откажется, Джованна отыграется на дяде. Грозилась ведь в питьё ему подсыпать что-то нехорошее…
…В пасторскую каморку для особо грешных вела ещё одна дверца – со двора. Земля у входа была плотно утоптана копытами. И не раз болезненно чуткий слух Марты улавливал помимо сопения, испуганных или довольных вскриков и копошений в чуланчике, лошадиное фырканье и звяканье сбруи снаружи. Потом она самолично увидела, тайком обежав молельню, кольцо коновязи… нет, два кольца, вделанные в бревенчатую стену.
К ней пастор больше не приставал, только порол. Барон запретил её трогать. Сперва, говорит, я её вместо любимой племянницы муженьку подсуну… утрётся муж-то, ему всё одно, с кого невинность получить, в темноте и не разберёт… а потом для себя приберегу. Уж больно похожа на племянницу, буду пользовать – начну представлять, что с ней…
Правду говорят, что божьи жернова мелят медленно, но верно. Отправился барон на войну, не успел самолично племянницу выдать, как-то обошлись без Марты. А с войны владетель Сара и трёх близлежащих деревушек вернулся, разбитый параличом после какой-то странной, поговаривают – дурной болезни. Целый год девушки выходили замуж безбоязненно, не отбывая законной повинности в барской спальне.
…А сегодня утром тётка отправила её с поручением к пастору. Поручение-то было плёвое – попросить облатку для болящей бабки, тёткиной матери, не могла она нынче сама к причастию пойти. И только сейчас Марте подумалось: а какое это причастие, коли день – не воскресный? Вторник сегодня, нет службы-то…
И обдало её запоздалым ужасом. Последним за этот долгий день.
Значит, барон за ней всё-таки послал. А пастор Глюк… не её выручать кинулся, а себя спасать. Барон в гневе страшен, пока разберётся, что не по вине святого отца девчонка пропала – зашибёт. Вот оно как складывается… Не шарахни Марту по голове неизвестные злодеи, не подставь вместо преступной герцогини – была бы она сейчас вообще жива?
А завтра добрый герцог отошлёт её назад, в Сар. Прямо в зубы к барону. Видно, от судьбы не уйдёшь.
Она смотрела на угасающие синие огни на поленцах и думала: ещё не поздно. Встать. Закрыть окно. Тихо-тихо, чтобы не лязгнуло, прикрыть на каминной трубе вьюшку-заслонку. А потом вернуться на место, может, даже, прислониться к боковинке кресла… или опереться о мужское колено, чем чёрт не шутит… Герцог – крепкий сильный мужчина, такие спят долго. Час-другой – и они с Мартой уже не проснутся никогда. Угар сделает свою работу быстро и милосердно.
И больше ни над бесполезным девичеством не трястись, ни ждать, цепенея, когда же барон распорядится её по полю пустить и собак по следу науськать, как уже делал с теми, кто ему, даже немощному, угодить не смог.
Вы тоже отдохнёте, ваша светлость. От распутной жены, от тяжких государственных трудов, от злобных и завистливых людей…
Одно только вдруг огорчило Марту. Герцог-то по своей белой кости да славным делам пойдёт прямо в рай, а ей… ну, понятно, куда дорожка уготовлена. Прямиком в пекло, как самоубийце. И по всему выходит, что больше они никогда не увидятся, и будет у них у каждого своя Вечность: у него – без печалей и воздыхания, у неё – со стоном и скрежетом зубовным.
Марта опечалилась.
Умирать больше не хотелось. Но всё-таки…
Она уже решилась встать и закрыть окно, когда на голову опустилась тяжёлая тёплая ладонь. Герцог спал, но даже во сне приказывал собачке оставаться на месте.
Так она и просидела до самого рассвета, не шелохнувшись, рядом с тем, кто так и не стал её первым мужчиной.
Глава 2
…На этой поляне, заросшую тропинку к которой помнили лишь избранные, старый дракон спал уже давно, как ему самому казалось – немыслимое количество лет, успев за это время продавить в мягком грунте углубление-ложе для своего большого тела. Порой он месяцами не подавал признаков жизни, и тогда убедиться, что в этой каменно-чешуйчатой громадине ещё теплится душа, можно было лишь одним путём: вооружившись молитвой и терпением, надолго припасть к остывшей могучей груди, чтобы уловить, наконец, еле заметный толчок большого сердца… через четверть часа ещё один… потом ещё… В такие дни и ночи он пребывал в счастливом безвременье и беспамятстве, которые, впрочем, осознавал, уже очнувшись. Отчего это состояние казалось благом – он уже и сам затруднялся ответить, просто считал, что «не помнить» это хорошо.
К тому же, «не помнить» было не больно.
Иногда на него, что называется, находило, и в такое время он открывал глаза чуть ли не каждый рассвет. Смотрел, прищурившись, как отражается в речной глади, проглядывающей сквозь редкие деревья, розовое небо, внимал птичьему гомону, вдыхал и впитывал чешуёй свежесть нового утра – и бездумно растворялся в простейшем бытии. Грелся на солнце, что-то жевал и глотал, если рядом появлялась пища. Снисходительно позволял шмыгать поблизости маленьким человечкам, что приносили мясо: да пусть суетятся, лишь бы не беспокоили. В первые годы полуспячки даже летал, грузно поднимаясь в воздух, но недолго… да и давно, не испытывая теперь ни малейшей тяги к полёту. Небо уже не манило. Разве что иногда свежий ветер напоминал о просторе, подталкивал ввысь… Но вместе с ним, особенно весенним, несущим ароматы оживших лугов и дерев, накатывала на старого дракона тоска, тоска-а… Являлась в грёзах дивной красоты женщина с тёмно-карими, почти вишнёвыми, глазами, чёрные косы её, то уложенные короной на голове, то распущенные, свободными мягкими волнами струились почти до колен; губы, бледные и нежные, как лепесток пиона, улыбались грустно и ласково, а к бархату душистой щеки так и жаждалось сладко прильнуть устами… Тут его восприятие давало сбой, ибо что-то в этом желании шло вразрез его звериной природе, но в то же время – гармонично вплеталось в старательно забытое Прошлое. В такие моменты ему до боли в грудине хотелось стряхнуть проклятое беспамятство, и тогда он хандрил, оглашая окрестности невнятными глухими стонами, чтобы, в конце концов, разозлившись на всё и вся, вновь провалиться в спасительное небытие очередного сна, с каждым разом тянущегося всё дольше и дольше.