Иная
Шрифт:
Кухня тоже оказалась просторной и с высокими потолками, пол покрывали каменные плиты различных оттенков синего, а стены были выложены бирюзовым кафелем. С потолка свисали медные тазы, а на выкрашенной синей эмалью плите пыхтел сотейник. Вдоль длинного, видавшего виды дубового стола выстроились восемь стульев.
Я прикидывала, как сообщить маме о моей диете, за неимением лучшего термина.
— Я не ем ту же еду, что большинство людей, — сказала я. — То есть я могу, но только некоторые продукты питания придают мне сил.
Она
— Попробуй, — сказала она.
Бульон был темно-красный с золотистым отливом. Я осторожно сунула в рот ложку, потом еще одну.
— Ух ты, он такой вкусный! — воскликнула я. В бульоне присутствовали овощи: морковка, свекла, картошка, но прочие ингредиенты распознать не удалось. Суп был густой, наваристый, и меня это радовало.
— Это красный суп мисо. — Мама сама съела ложку. — С фасолью, чечевицей, шафраном и еще кое-чем; пажитником, люцерной и так далее, для аромата, плюс кое-какие витамины и минеральные добавки. Не ела такого раньше?
Я помотала головой.
— Вот и ешь. Ты очень худенькая. Чем он кормил тебя?
Осуждения в ее тоне не было, но постоянные упоминания «он» меня нервировали.
— Папа нанял кухарку специально для меня. Я была на вегетарианской диете. А они с Деннисом следили за состоянием моей крови и давали специальный тоник, когда у меня проявлялась анемия.
— Деннис. Как он?
— Хорошо, — вежливо ответила я и добавила уже честнее; — Переживает, что толстеет и стареет.
— Бедняга. — Она встала и забрала у меня миску, чтобы налить добавки. — А Мэри Эллис Рут… она-то как?
«Она противная», — подумала я, но вслух сказала;
— Она всегда одинаковая. Она не меняется.
Мама поставила миску передо мной.
— Да уж, не меняется, — довольно произнесла она.
Она сложила руки на столе и смотрела, как я ем. Я чувствовала ее удовольствие — наверное, она испытывала не меньшее удовольствие, чем я, поглощая чудесный красный суп.
— Тебя кто-нибудь учил готовить? — спросила она.
— Нет.
Я потянулась за высоким голубым стаканом с водой, которую она налила мне. Ее вкус тоже оказался сюрпризом, насыщенный минералами и с ледяным металлическим послевкусием.
— Вода из минерального источника на заднем дворе, — сказала она. — После обеда я тебе все покажу.
— Я немножко умею готовить, — сказала я, припомнив печальную попытку соорудить вегетарианскую лазанью. — А еще я умею кататься на велосипеде и плавать.
— А в лодке грести умеешь?
— Нет.
— Знаешь, как вырастить сад без химических удобрений? Умеешь чинить собственную одежду? А машину водить?
— Нет. — Мне хотелось произвести на нее впечатление хоть чем-то. «Я умею становиться невидимкой, — подумала я. — И читать чужие мысли».
Она убрала со стола, бросив через плечо:
— Смотрю, мне тут работы непочатый край.
В кухню неторопливо
— Можно ее погладить?
Мае подняла голову от раковины.
— Привет, Грейс, — сказала она кошке, — Разумеется. — Это уже относилось ко мне. — Разве у тебя не было домашних животных?
— Нет.
— Ну, здесь у тебя их будет несколько.
Грейс лениво подошла и понюхала мою руку. Затем повернулась ко мне спиной. Мне явно предстояло доказать, что я чего-то стою.
Втроем мы — я, мама и Грейс за ней по пятам — обходили конюшни: длинное синее строение позади дома. Все стойла были пусты и пахли сладким сеном.
У мае было четверо лошадей, они паслись в загоне. Она позвала их по именам: Оцеола, Абиака, Билли и Джонни Кипарис. Кони подошли, и она представила их мне.
— Можно их потрогать?
Я никогда не подходила так близко к лошадям в Саратога-Спрингс.
— Конечно.
Она погладила по шее Оцеолу, а я — Джонни Кипариса. Он был самым маленьким из четверых, светло-серой масти и с голубыми глазами. У остальных масть варьировалась от чисто белой до оттенка слоновой кости и сливок.
Я спросила об их именах, и она сказала, что их назвали в честь вождей племени семинолов.
— Полагаю, про них ты тоже не учила?
Я помотала головой.
— Коренные американцы, которых так и не завоевали. Оцеола вел их на бой против Соединенных Штатов. И о лошадях ты тоже знаешь немного?
— Иногда я смотрела на лошадей на ипподроме. Мы приходили рано утром, когда их выводили на тренировку.
— «Мы» означает тебя и твоего отца?
— Нет. У меня была подруга. Ее звали Кэтлин. Ее убили.
Я рассказала ей все, что знала о гибели Кэтлин. Когда я закончила, она обняла меня.
— Убийцу поймали?
— Насколько я знаю, нет. — Впервые за эти месяцы мне захотелось позвонить домой.
— Рафаэль не знает, что ты здесь. — Она произнесла это так утвердительно, как будто знала наверняка.
— Я оставила записку. — Мне не хотелось встречаться с ней глазами. — Хотя довольно расплывчатую. Он как раз уехал в Балтимор на какую-то конференцию, и я почувствовала… Я хотела разыскать тебя.
— В Балтимор? Он уехал в январе?
Я кивнула.
— Некоторые вещи не меняются.
Оцеола заржал, и она сказала ему:
— Все в порядке.
— А можно мне как-нибудь покататься на ком-нибудь из них?
— Конечно. — Она взяла мои ладони в свои и рассмотрела их. — Ты когда-нибудь ездила верхом?
— Нет.
— Хорошо, добавим верховую езду в список наук, которые тебе предстоит освоить.
Затем она повела меня к ульям: ряды деревянных ящичков, похожих на те, что содержал мистер Уинтерс возле рощи апельсиновых и лимонных деревьев.