Индейская комната

Брюссоло Серж

— И никто не знает, что стало с ребенком?

— Нет, но здесь вообще кого-нибудь очень трудно найти, особенно если дождь. Собаки быстро теряют след. Район такой, льет часто… Тело Денниса могло оказаться где угодно: в пещере, в овраге, в ирригационном канале. Ребята забираются в такие места, что и не придумаешь. Вот и происходят несчастные случаи. Бедная Мегги не хотела в это верить. Она до сих пор предпочитает рассказывать, что инопланетяне приземлились в поле за ее домом, чтобы украсть мальчика. Похитители детей в летающей тарелке. Зеленые воры с антеннами на голове. Ничего себе, а?

Сара не могла догадаться, какой реакции ждет от нее Фостер. Сочувствия? Насмешливой улыбки? Или пытается заставить ее рассмеяться,

чтобы потом кому-нибудь сказать: «У этих городских девчонок нет сердца, знаете ли. Когда я рассказал о бедной Мегги, она расхохоталась мне в лицо». У Сары складывалось впечатление, что он поставил ей ловушку.

— Она решила броситься в погоню за похитителями, — продолжал лавочник, — и начала строить ракету в своем саду.

— Ракету?

— Да, из дерева и из всего, что под руку попадется. Откопала в журнале фотографию космического корабля и сооружает детали, очень точно. Мегги явится, конечно, и к вам попросить доски, гвозди. Она побирается по домам, для нее это повод поговорить о своем малыше. Вы ее не бойтесь. Предложите кофе, горсть гвоздей, и пусть себе говорит. Мы все так делаем. Она не злая.

Серые волосы, зачесанные назад, очки в старомодной оправе — лавочник походил на военного хирурга, который после осмотра раненого на поле боя бросает небрежно: «Эту ногу, прежде чем она начнет гнить, надо отрезать». В его словах не было ни следа сострадания, даже симпатии.

«Я на пределе, — подумала Сара, — скоро свихнусь».

— Она живет рядом с вами, — добавил Фостер, — на холме с ивами. Ракету посреди сада хорошо видно. Я считал нужным вас предупредить… потому что вы нездешняя.

Сидя за рулем пикапа по дороге домой, Сара не смогла удержаться, чтобы не повернуть голову налево, в сторону холма с ивами. Она увидела водонапорную башню, крытую листовым железом, деревянный дом в жалком состоянии, давно заросший и одичавший сад, качели, сделанные из автомобильной покрышки, подвешенные на крыльце на толстой цепи… и космический челнок, устремленный в небо. Ракета из разнокалиберных досок с недоделанными крыльями. Сердце Сары сжалось, она инстинктивно взяла Тимми за руку. Мальчик спал рядом на сиденье, свернувшись клубочком, как енот-полоскун.

Малыш что-то бормотал во сне. Ему было только три года, но у него уже была скверная привычка засыпать в любом месте.

Сара вспомнила, что надо изо всех сил подумать: «С нами такого не произойдет, я не спущу с тебя глаз, я сумею тебя защитить».

Она почувствовала, как волна счастья заполняет грудь. Так бывает, когда, начав читать, сразу догадываешься, что произведение замечательное. Она была молода, у нее был Тимми, вся жизнь впереди, и еще очень много лет отделяло ее от старости. Еще ничего не сыграно, она могла начать свою жизнь с нуля. В двадцать пять лет все позволено, разве нет? Можно писать черновики, что-то зачеркивать, делать попытки. Все поправимо.

Она еще не разглядела как следует леса, полей, всей этой влажной зелени, покрывающей землю. «Просто иллюстрация к детской книге», — подумала она. Цвета слишком ярки, чтобы быть настоящими. А в конце дороги был дом, заброшенное ранчо среди холмов, куда зимой ветер сдувал снег.

— Это уж слишком, — пробормотала Сара, — слишком.

Ей стало больно от счастья. И страшно тоже. Чуть-чуть.

…Это было до того, как она стала просиживать целые дни, уставившись в окно. До того, как она узнала, что такое настоящая боль.

Глава 3

После драмы, перевернувшей всю ее жизнь, Сара бросилась писать дневник, которому неизвестно почему придала форму романа. Роману предшествовал пролог, первые главы которого вы найдете ниже.

Я не буду его прятать, я начала вести дневник, чтобы не сойти с ума, чтобы облегчить себе ожидание. Ожидание и одиночество. Я начала с того, что написала «я»,

как подросток, доверившийся дневнику, но мне тут же показалось, что, если вести повествование от первого лица, инстинктивно включается автоцензура, которой можно избежать, если использовать третье лицо, как Цезарь. Я решила придать своим воспоминаниям форму романа. Этот прием мне позволит взглянуть на Сару Девон аналитически. Говоря «я», ты уже как будто извиняешься. Дети, когда их ругают, всегда говорят: «Это не я, это он!» Так вот, я буду говорить «он», или, скорее, «она». Речь не о том, чтобы провести исследование, а о том, что необходимо прояснить факты, постараться все вывести на чистую воду. Кто знает, если в лужу бросить сосуд с чистой водой, может быть, можно снова увидеть свое отражение на поверхности воды без отвращения?

Глава 4

Тимми проснулся в тот момент, когда Сара остановила пикап перед решеткой, преграждающей въезд на ранчо.

Ограда высотой в три метра опоясывала всю территорию, придавая местности вид военной базы, на которую вход посторонним воспрещен. То здесь, то там были развешаны дощечки с полустершимися надписями. «ВНИМАНИЕ! ВЗРЫВАЕТСЯ!» — было начертано над рисунком черепа, который скорее походил на тыкву с праздника Хэллоуин, чем на голову, с которой содрали кожу.

«Это пиратское знамя, — обязательно скажет Тимми, когда проснется. — Значит, мы будем жить у пиратов?»

— Местные жители прозвали это место «зоопарком», из-за решетки, — сказал Саре юрист, оформлявший для нее документы на право собственности. — Они уважали вашего деда за его военные награды и как героя войны, но заходить к нему не любили. Джоб был несколько… специфическим человеком, если вы понимаете, что я хочу сказать. Как большинство ветеранов, оставшихся в живых, он страдал комплексом «осажденного». Последствия корейской и Вьетнамской войн, я полагаю. Остаток своей жизни он провел в подготовке к третьей мировой войне. К великому этническому холокосту. Он менялся в лице при виде людей, похожих на «кавказцев», по существующей полицейской терминологии. Армейские психиатры ничем не могли ему помочь. Если бы он жил в городе, то соседи в конце концов вызвали бы полицию и его бы выселили, но в Хевен-Ридже в чужие дела не вмешиваются, он жил свободно… Впрочем, не знаю, можно ли употребить такое выражение, когда он сам себя закрыл в тюрьме, построенной собственными руками.

— Мам, — вдруг сказал Тимми, показывая пальцем в сторону дома, — там кто-то стоит в окне.

В три года Тимми говорил мало, но хорошо. Он мог в течение нескольких часов не сказать ни слова, и вдруг произнести фразу, очень сложную для ребенка его возраста.

— Ну, нет, — пробормотала в ответ Сара, — ты ошибаешься, дорогой. На ранчо никого нет.

Подняла глаза и увидела за оконными занавесками на первом этаже бородатый силуэт. Сара вздрогнула. Существо с отекшим лицом и злобным выражением лица приклеилось носом к стеклу. Фигура согнута, черты монголоидные. «Бродяга, — подумала она. — Конечно, он забрался в дом, а я, идиотка, еще в этом усомнилась».

Сара не знала, как себя лучше повести. Вернуться? Вызвать шерифа? В самый день приезда это могло бы произвести дурное впечатление. Лучше будет, если она сама со всем разберется. Сара приказала Тимми оставаться в машине и, подойдя к дому, повернула ключ в висячем замке, на который была закрыта решетка. Она попробовала придумать подходящую к моменту фразу. Вести себя сдержанно или откровенно агрессивно? Бродяга за окном не шевелился. Шевелюра придавала существу вид пещерного человека. Может быть, просто деревенский сумасшедший? Ненормальный, предоставленный сам себе, какие встречаются в маленьких местечках? Сара не хотела особенно об этом думать. Хорошенькое начало! Но нельзя так волноваться при первой же трудности.