Индейская страсть
Шрифт:
Калеб с трудом сел, стараясь не обращать внимания на острую боль, которую вызывало малейшее движение, и кляня последними словами слабость, приковавшую его к постели, а также того, кто стрелял в него. За последние восемь лет на него дважды нападали, пару раз пырнули ножом, но никогда ему еще не было так плохо, как сейчас.
Он выглянул в окно, и воспоминания о ранчо снова всплыли в памяти. Там он впервые заарканил быка, впервые клеймил теленка. Он объездил каждый метр этого огромного участка, укрепляя ограду, проверяя колодцы, загоняя в стадо отбившихся животных. Когда-то он мечтал, что всю жизнь проведет на «Рокинг-С»… Но отец в один миг разрушил все.
Непроизвольно Калеб поднял руку к волосам.
– Черт бы тебя побрал, Дункан, – прошептал он. – Мало тебе было того, что ты унизил меня перед людьми, которых я уважал? Нет, тебе понадобилось отнять у меня и на наследство право!
Вспомнив о Келли, он почувствовал, как в сердце нарастает гнев. Почему она так упорно отказывается отдать ранчо в обмен на особняк? Неужели не в состоянии понять, что может продать дом за такие деньги, которых ей не истратить за всю жизнь? Что за идиотское упрямство? Ведь она и малейшего понятия не имеет о том, как правильно управляться со скотом, а за ранчо уцепилась всего лишь потому, что вдолбила себе в голову, что ей нравится жить поближе к земле.
И все же он не мог винить ее за желание заполучить «Рокинг-С»; он ведь и сам жаждал владеть этим ранчо. И оно должно достаться ему – так или иначе.
На следующий день в доме появился шериф.
– Вы не знаете, был ли у кого-нибудь повод стрелять в вас? – спросил представитель закона.
– А как вы сами считаете? Последние восемь лет я был охотником за преступниками, – с нескрываемым сарказмом огрызнулся Калеб.
– Ну что ж, поищем еще.
Больше четырех дней в постели Калеб выдержать не смог. Пару раз заходил доктор, осматривал раны, сообщил, что они еще воспалены, но чисты, подвесил правую руку Калеба на перевязь, чтобы поврежденный участок не испытывал лишних нагрузок, уверил, что жар скоро спадет, и порекомендовал пить побольше воды.
Калеб хмыкнул в ответ и принялся литрами хлестать пиво.
Проклиная все на свете, он умудрился натянуть штаны и всунуть ноги в ботинки при помощи одной руки. С рубашкой дело обстояло намного тяжелее, и он, промучавшись более пяти минут, отшвырнул ее в сторону; вслед за ней последовала и перевязь.
Он наскоро причесался, скривившись при виде своего отражения в зеркале, и вышел из комнаты.
Из коридора услышал, как Келли что-то напевает, и решил, что она на кухне – готовит завтрак.
Калеб медленно, мучительно медленно спустился по лестнице. Весь правый бок горел, будто смазанный дегтем; пролежав четыре дня в постели, он чувствовал слабость в теле и страшное головокружение.
Увидев его в дверном проеме, Келли мгновенно прекратила петь.
– Что ты здесь делаешь? – резко бросила она. – Тебе следует быть в постели.
– Мало ли что мне следует делать, – ответил Калеб, с трудом усаживаясь за стол. – Кофе горячий?
Обреченно вздохнув, она взяла чашку и со стуком поставила на стол. Однако кофе наливала уже аккуратнее.
Калеб криво ухмыльнулся.
– Спасибо.
Келли взглянула на него, искренне недоумевая, как он может пить такой кофе – черный, как воплощение греха, и раскаленный, как пекло, ожидающее грешников.
А взгляд ее непроизвольно скользнул ниже по его телу, отмечая и ширину плеч, и великолепный рельеф мышц, и отсутствие перевязи, рекомендованной доктором. Она собралась было сделать ему замечание, но по здравом размышлении передумала. Если не считает нужным ее носить, пусть не носит, – его дело.
Глядя, как он отхлебывает кофе, Келли отметила, что голубая фарфоровая чашка кажется удивительно хрупкой в его огромной ладони. Непроизвольно в памяти всплыло, как эта ладонь погружалась в ее волосы…
Усилием воли она прогнала эти воспоминания и стала рассматривать его лицо, замечая легкие морщинки, которыми боль и усталость отметили его глаза и рот. Ему и правда не стоило вставать с постели, подумала она, тут же подивившись, что это по-прежнему волнует ее.
Отвернувшись от стола, она принялась замешивать тесто для оладий.
Калеб исподтишка наблюдал за ловкими движениями девушки, размышляя, какие подобрать слова, чтобы она его правильно поняла. Он мучительно раздумывал, как разрушить разделяющий их барьер и как в конце концов убедить ее отдать ему ранчо.
Она неспешно накрывала на стол; запах ее тела смешивался с ароматами жарящегося бекона и кофе – и он вдруг почувствовал, как в нем вновь крепнет желание обладать ею. Снова захотелось обнимать ее, целовать, ласкать – и тем еще больше разжечь свою страсть. Поцелуи ее были слаще меда, целительней чашки горячего кофе холодной зимней ночью, опьяняли сильнее бренди…
Келли села напротив Калеба, стараясь не встречаться с ним взглядом. Была суббота. Если бы Калеба не ранили, если бы не обнаружила она письмо Дункана Страйкера, то сегодня бы состоялось их бракосочетание…
На следующий день после покушения на жениха она отправилась в город и сообщила отцу Карделле, что свадьба отменяется. Потом зашла проведать Фанни. Толстушка нежно закудахтала, заключив девушку в материнские объятия. Келли не могла больше сдерживаться, разрыдалась на уютном плече Фанни и обрушила на нее свою новость.
Добрая Фанни выслушала ее спокойно, не перебивая, не вмешиваясь с советами и не принимая ничьей стороны, позволяя Келли обдумать все самой, и когда высохли слезы, Келли окончательно поняла, что хочет оставить ранчо себе. Права или не права была когда-то ее мать, но она заработала это ранчо, и теперь оно будет принадлежать Келли. А что тут такого? Владеют же ранчо другие женщины – и успешно справляются с хозяйством; значит, и она сможет.
Келли подняла взгляд, услышав, что Калеб отодвигается от стола.