Индиго
Шрифт:
Но этого никакими деньгами не окупить. Неожиданно Джек сообразил, что он даже не спросил Майклсона о том, как умер старик. Настолько ему было на него наплевать.
Последний раз Джек видел отца двадцать лет назад в Нью-Йорке, ему тогда исполнилось двадцать один. За несколько месяцев до этого Тим Чемберс, бросивший мать Джека с пятилетним сыном на руках, вдруг объявился с подарками, подходящими молодому человеку его возраста. Джек, изучавший геологию в Шеффилдском университете, шел по кампусу, направляясь на последние экзамены. Навстречу из дверного проема выступил высокий человек в светлом костюме и водолазке.
— Джек Чемберс? — спросил он у Джека.
— Да.
— Я твой отец.
Джек, прищурясь, посмотрел на него. Он мог быть той смутной фигурой, которая запомнилась ему пятилетнему. В каком-то смысле он выглядел слишком молодо. Не по моде длинные для мужчины под пятьдесят, начавшие серебриться волосы были откинуты назад и напоминали львиную гриву. Средиземноморский загар наводил на мысль о его высоком положении, какое матери Джека и не грезилось. Было и кое-что еще. Человек в дорогом костюме не носил туфель и носков. Джек посмотрел на его босые ноги и сказал:
— У меня экзамен через полчаса.
Мужчина грустно взглянул на шампанское.
— Не вовремя пришел. Всегда я выбираю неподходящий момент. А после экзамена можем мы встретиться?
Договорились, что Джек будет ждать на ступеньках экзаменационного корпуса. Экзамен он сдавал как во сне. Ощущение было такое, словно голова, как шар, наполненный гелием, плывет к потолку и он смотрит с высоты на себя, сидящего за столом и быстро пишущего. Позже он винил драматическое появление отца в том, что получил плохие оценки, но тогда казалось, будто он сдал вполне прилично.
Освободившись, он вышел из экзаменационной, и отец поинтересовался:
— Как, справился?
У Джека было отчетливое чувство, что отец ждал все это время на ступеньках. Три часа. Со своими подарками. Босой.
— Неплохо.
— Ну и отлично. Перекусим?
Тим Чемберс подвел его к спортивному «альфа-ромео», положил шампанское и подарки на заднее сиденье и повез его во французский ресторан. Джек не мог отвести глаз от босых ступней, лежавших на педалях. Метрдотель тоже обратил внимание на то, что отец бос, но предпочел промолчать. Джек потрогал тяжелые серебряные ножи и, поглядывая на своего спутника, сосредоточенно изучавшего меню, старался делать все, как он. На глаза попался крохотный костяной диск, висевший у отца на шее, — что-то вроде амулета.
— Не повезло тебе, — сказал Тим Чемберс.
— Почему это?
— Экзамен пришелся на день рожденья.
— Они всегда приходятся на чей-нибудь день рожденья.
— Да ты философ. Говоришь, геологию изучаешь? Надо было заниматься философией.
— Чувствуешь себя виноватым? Поэтому так неожиданно возник?
Не успел отец ответить, как появился официант с картой вин. Со знанием дела Тим Чемберс выбрал вино.
— Чувство вины — самое пустое из всех; в моей жизни ему нет места. И тебе стоит задуматься, не последовать ли моему примеру, — Рядом топтался другой официант, держа наготове ручку и книжку заказов, но Чемберс не обращал на него внимания, — Любопытство и забота — вот что двигало мной: во-первых, естественно, хотелось посмотреть, что за человек из тебя получился, и пока мне нравится то, что я вижу; во-вторых, проявить по крайней мере остаток отцовской ответственности, помочь, если вообще могу чем-то помочь и если ты мне это позволишь. Скажи официанту, почему мы не станем заказывать фазана в миндальном соусе.
Джек взглянул на официанта; тот в ответ лишь пронзительно посмотрел на него.
— Потому что для фазанов сейчас не сезон; если у них и есть фазаны, то только мороженые; а мы пришли сюда не затем, чтобы есть мороженые вещи.
Джек не был уверен, кому именно выговаривает Чемберс, но когда отец вместо фазана заказал филе миньон, машинально попросил того же. Чемберс ел и говорил не умолкая. Джек, кипевший от обиды на него и одновременно поддавшийся его изысканному и гипнотическому обаянию, бормотал что-то односложное в ответ на его расспросы.
Перед тем как высадить Джека возле университета, отец сунул ему шампанское, Дантов «Ад» в кожаном переплете и запечатанный конверт. Он уже был далеко, когда Джек вскрыл конверт. Внутри лежал чек на сумму, превышающую его годовую стипендию.
Весь тот день Джек был не в себе. Старался держаться так, словно ничего не случилось, но лишь впал в хандру. Хотел казаться невозмутимым, но выглядел просто замкнутым. Он чувствовал себя неуютно при мысли, что все это время отец мог видеть его насквозь.
С той поры много времени утекло. Сейчас Джек растянулся на огромной постели в номере чикагского отеля и перебирал документы, измученный воспоминаниями, долгим перелетом и глухой болью в голове. Сон сморил его.
Когда он проснулся, по телевизору показывали в повторе матч по американскому футболу. Он тупо уставился на экран, пытаясь понять действия игроков, одетых как супермены из комиксов. Было четыре утра, а у него сна ни в одном глазу. Ничего не оставалось, кроме как без всякой надежды на успех попытаться разобраться в том, что собой представляет американский футбол.
Майклсон договорился, что Джек встретится с Луизой Даррелл в квартире на Лейк-Шор-драйв. У нее были ключи и от этой квартиры, и от римского дома. Она приходилась Чемберсу дочерью, Джеку — единокровной сестрой.
Джек однажды видел ее, минут десять. Это тоже было двадцать лет назад. Она маячила в стороне — одиннадцатилетняя девчонка, конопатая, с жидкими волосенками и скобами на неровных зубах. Насколько он помнил, они тогда и слова друг другу не сказали.
Прежде чем покинуть отель, он позвонил в свою лондонскую контору и оставил на автоответчике сообщение для миссис Прайс. Он где-то прочитал, что американцы ненавидят ходить пешком, и решил не брать машину до Лейк-Шор-драйв — просто чтобы показать этим зазнайкам: можно передвигаться и на своих двоих.
Если Чикаго создавал Господь, значит, что-то такое случилось с Его циркулем, транспортиром и логарифмической линейкой. В этой столице прямых линий, эрогенных кривых и обтекаемых углов экстравагантная соразмерность человека выглядит как прихоть, неправильность, почти шутка, оскорбление искусства планировщика; человек здесь — жаркий хаос в сердце холодной математики.
Чикаго будоражил. Хотелось шуметь на этих улицах, слышать эхо своего голоса, отражающееся от отвесных стен из стекла, стали и бетона. Выворачивая шею, Джек разглядывал монолиты высоких фасадов. Поблескивающие башни толпились на берегу озера Мичиган, как стая голенастых белых перелетных птиц, утоляющих жажду, — птиц, которые, возможно, разучились летать.