Индиго
Шрифт:
Но Джек, решивший, что будет жить своим умом, улетел на серебристой птице на приемную родину отца, где тот, обитавший тогда в Нью-Йорке, принял его как юного принца. Сунул в руку согнутую пополам долларовую пачку — столько, сколько он в силах был истратить. Джек поселился в квартире отца и получил в свое распоряжение «бьюик» — «бьюик»! — чтобы кататься по городу. Еще он удивился, обнаружив, что отец, торговавший произведениями искусства, любил устраивать сборища с доступными молодыми красотками, а марихуаны — сколько душа пожелает. И что отец никогда не носил обуви, только в крайних случаях.
— Зачем нужно ходить босым? — спросил Джек.
— Зачем нужно ходить в ботинках?
Джек переждал неделю и спросил снова:
— Почему ты не носишь обуви?
Отец ответил с раздраженным видом:
— Допустим,
Больше Джек его об этом не спрашивал, ведь, несмотря ни на что, Тим Чемберс был отец что надо. Джек мог разговаривать с ним как с другом. Он был мудр, остроумен, чуток, к тому же прекрасный рассказчик. Побывал всюду, где только можно. Джеку достаточно было лишь заикнуться, как Тим доставал бумажник и отваливал зеленых. Им восхищалась вся молодежь, большей частью нью-йоркские художники, которые постоянно толклись в его квартире. Тогда-то Джек впервые заметил Луизу, которая, приехав на каникулы из школы-интерната, вертелась тут же, таращась на выходки взрослых парней. Но для Джека она была лишь пигалицей, не представлявшей никакого интереса. Так и пролетели полтора месяца в квартире, где было не продохнуть от дымка травки и запаха алкоголя, и последние четыре недели Джек все реже видел Тима. Веселья было даже с избытком.
А потом отец лишил его своего расположения, как банк — собственности за неплатеж.
Они были в квартире. Джек полез в холодильник за пивом. Тим надевал пальто, собираясь куда-то, и обронил мимоходом:
— Завтра тебе придется отправляться домой.
— Завтра?
— Да.
Вид у Тима был рассеянный. Отцу было явно не до Джека.
— Что за пожар?
Прежде чем ответить, Тим посмотрел на него долгим тяжелым взглядом. Повертел в пальцах костяного цвета талисман, всегда висевший на шее, и сказал:
— Не выношу споров. Завтра соберешь вещи и улетишь обратно в Англию.
— Я что-то не так сделал?
— Речь не о том, что ты что-то сделал. Мир не крутится вокруг тебя одного. Просто пора возвращаться. Давай простимся.
Тим пожал Джеку руку и тут же вышел.
Случилось так, что три дня не было свободных мест в самолетах, но Тим не вернулся в квартиру. Когда Джек пытался дозвониться кому-нибудь из недавних собутыльников, их или не оказывалось дома, или они не могли ничего толком сказать. Остаток щедрых ассигнований ушел на такси до аэропорта. В самолете над Атлантикой, глядя на облака внизу, Джек снова и снова перебирал события последних полутора месяцев, стараясь припомнить, что он мог ляпнуть такого.
За ланчем он ничего этого Луизе не рассказал. Одна ее фраза прозвучала странно:
— Он, конечно, был с приветом. Ты уже прочел рукопись, которую он пожелал опубликовать?
— Не было времени.
— Так прочти.
— О чем она?
Луиза покачала головой, и он решил, что она ему нравится. Глаза у нее были как у львицы, и, сузив их, она посмотрела на него.
— Просто прочти. Сам увидишь, каким он был.
Она лизнула верхнюю губу, засмеялась, и Джек второй раз подумал: как жаль, что она приходится ему сестрой.
— Хорошо тебе исправили зубы. В последний раз, когда я тебя видел, ты носила скобы.
Она порозовела и откинулась на стуле.
— Так ты помнишь меня!
— Да. Ты была там только пять минут, но я тебя запомнил.
— Тогда ты обидел меня.
— Я? Да мы даже не разговаривали!
— Обидел. Знаешь, каково это для одиннадцатилетней девчонки? — Она посерьезнела. — Я тебе расскажу о том времени. Папа сказал мне, что у меня есть брат и что ты скоро приезжаешь из Англии. Из самой Англии! Все девчонки в интернате умирали от зависти. Не помню, может, я расписала им тебя ровно какого принца. Не важно. Я надела красивое новое платье, причесалась — всё, чтобы встретить своего таинственного брата из Англии, которого представляла себе парнем что надо. Думала, я смогу ему все рассказывать, он будет обращаться со мной как с большой, полюбит меня, ну и так далее, ты понимаешь? И вот ты — весело болтаешь с этими чокнутыми, которые вечно толкутся у папы в квартире. Я три раза пыталась заговорить с тобой. Но все получался какой-то хрип. Ты и секунды не захотел со мной общаться. Я проплакала три дня. Мое детское сердце было разбито. Я вернулась в школу и рассказала подружкам, как прекрасно мы с тобой провели время и что
Джек вспомнил большеглазую одиннадцатилетнюю девчонку, не сводившую с него взгляда, вспомнил, как таинственно трепетали ее ресницы.
— Ох! — выдохнул он.
— Это самое ужасное, что мне довелось пережить. Правда.
— Прости, пожалуйста!
Джек мало совершил в жизни такого, чего мог бы стыдиться. Теперь он чувствовал себя как мальчишка, который подстрелил голубя из рогатки.
— Черт, ты не обязан был знать! Это была всего лишь мечта девчонки, которая действительно нуждалась в любящем старшем брате.
Джек отбросил всю свою холодность. Порывисто схватил ее руку и поцеловал изящные пальцы.
— Могу я загладить свою вину? Он тебе еще нужен? Я имею в виду — брат?
Пораженная, она взглянула на него:
— Что мне сейчас нужно, так это водка с тоником.
3
Панч прошел замечательно, и не успели подать основное блюдо, как от первоначальной враждебности Луизы не осталось следа. Он еще не вполне воспринимал ее как сестру (не то чтобы у Джека была другая, с которой он мог бы сравнивать) по одной причине: его слишком заинтересовало, как она пахнет. Когда он, повинуясь порыву, поцеловал ее руку, на губах еще долго оставалось ощущение аромата ее кожи. Она была проницательна, остроумна, смешлива. Не было ничего необычайного в мысли, что они и должны были поладить, поскольку половина генетического кода у них общая. И все-таки для обоих было непонятно, как, имея общего отца, они до сих пор не знали друг друга.
Луиза оставила Джеку номер своего телефона. Позже Джек вернулся в отцовскую квартиру, воспользовавшись ключами, которые она ему передала. Хотелось побыть там одному, проникнуться ее духом, настроиться на одну волну с тенью отца. Он стоял посредине безликой гостиной, все еще в пальто, косо поглядывая на картины по стенам. В квартире ощущался слабый запах благовонных курений, возможно сандаловых палочек. Джеку знаком был этот запах по памятным дням в Нью-Йорке.
В спальне не было ничего лишнего; на туалетном столике еще лежала щетка для волос, в которой застряло несколько седых волосков и которая хранила отцовский запах. В кабинете с компьютером, книжными стеллажами, занимавшими стену, и отдельным письменным столом царила неправдоподобная чистота. Единственным признаком того, что кабинет принадлежал живому человеку, был лист промокательной бумаги. Его полностью покрывали причудливые каракули: тут были завитушки, раковины, молекулы ДНК, колпаки, усеянные, как у магов, полумесяцами и звездами, телефонные номера — все вперемешку, наезжая друг на друга, и в углу — латинская фраза: auribus teneo lupum [2].
2
«Держу волка за уши»(лат.) — латинская поговорка, означающая «находиться в безвыходном положении».
Вскоре Джек открыл секрет идеальной чистоты, поражавшей в отцовской квартире. Одна из комнат, нежилая, была завалена хламом — словно, чтобы поддерживать порядок в остальных комнатах, сюда сносилось все старое и ненужное. Если старые журналы и пожелтевшие газеты еще как-то складывали в высокие стопки, то все прочее просто бросали с порога и, не успевало оно шлепнуться на пол, дверь захлопывали. От всего этого старья придется избавиться до продажи квартиры.
Прежде чем возвращаться в отель, Джек провел какое-то время в центре. Бродил по Лупу, [3] проходил между железными опорами и клепаными фермами надземки, по которой, мотаясь, мчались грязные поезда. Улица сотрясалась и грохотала, когда по ней чертил сатанинский коготь. С каждым поездом, проносившимся над головой, чикагское время как будто рвалось, вновь стягиваясь мгновение спустя, так что спешащая внизу толпа обветренных лиц не успевала этого заметить.
3
Деловой район Чикаго.