Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Турчин Валентин

В либеральном и социалистическом направлениях мысли 19-го века управление людьми безоговорочно считалось злом. Идеальный общественный порядок представлялся не сложной многоуровневой системой отношений, которую надо постоян­но поддерживать с помощью специальных учреждений (что есть управление людьми), а как нечто фундаментально простое, как нечто, что будет происходить само собой, лишь бы только не было принуждения, "управления". Это представление, харак­терное для химико-механической фоновой концепции реаль­ности, роднит анархистов Годвина и Кропоткина с социалиста­ми Марксом и Лениным (последним, впрочем, лишь до при­хода к власти!) и с либералом Спенсером. Оно было свойственно всем прогрессистам 19-го века.

Кропоткин писал:

" Как только государство не может более навязывать свое­го союза, он возникает сам собою, в согласии с естественными потребностями. Уничтожьте государство, и на его развалинах возникнет вольная федерация, действительно единая, недели­мая, но свободная и в силу этой свободы все растущая в солидарности".[23]

Происходить это будет следующим образом:

"Народ примет временные меры, чтобы обеспечить себя пи­щей, платьем, жилищем. Народ завладеет сначала хлебными ам­барами, бойнями, складами съестных припасов. Гражданки и граждане добровольно сделают опись того, что находится в каждом магазине, в каждом амбаре: миллионы экземпляров точных списков всех товаров будут розданы всем с указанием мест, где они собраны, а также способов распределения. На­род возьмет полной горстью все, что имеется в избытке, и по­делит на строгие доли все, что должно быть размерено, пре­доставляя самую легкую пищу больным и слабым. Потреблен­ные съестные припасы будут возмещаться привозом из дере­вень, причем для крестьян следует производить полезные для них вещи и обмениваться ими; кроме того, городские жители начнут обрабатывать барские парки и окружающие луга".

Разделение труда

Нельзя читать это без улыбки. Марксисты тоже посмеивают­ся над Кропоткиным, над его наивностью и нереалистичностью предсказаний. Они утверждают, что только Маркс поставил учение об отмирании государства на "реалистическую" и "науч­ную" основу, связав его с уничтожением классов. Однако на деле учение об уничтожении классов не дает ничего нового по сравнению с картинами, рисуемыми прямодушными утописта­ми и анархистами. Если принимать его всерьез, то отсутствие классов возможно только в обществе, где нет разделения тру­да, о чем неоднократно писали основоположники марксизма. Но уничтожение разделения труда — это меньше, чем утопия, это нелепица. В "Немецкой идеологии" мы читаем:

"Дело в том, что, как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он — охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, — тогда как в коммунисти­ческом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегод­ня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике — как моей душе угодно - не делая ме­ня в силу этого охотником, рыбаком, пастухом или крити­ком".²⁵

Здесь, как и почти во всех своих конкретных примерах, Маркс ориентируется не на будущее, а на прошлое. Примеры, иллюстрирующие трудовую теорию стоимости, не выглядят абсурдными потому, что они берутся из той сферы, где роль машин и изобретательства еще не велика, а не из сферы круп­ного машинного производства, которому как раз и суждено было в ближайшем будущем определить лицо капитализма. Точно так же, в приведенном выше примере фигурируют арха­ические занятия охотника, рыболова, скотовода и комиче­ское занятие "критического критика". Если мы заменим эти занятия на более современные, то получим картину "коммуни­стического человека", который сегодня разрабатывает новый тип компьютеров, завтра на головокружительной высоте сва­ривает стальные балки, утром оперирует больного язвой же­лудка, после полудня читает лекции по квантовой механике, вечером выступает в оперном театре, а после ужина переводит с древнегреческого. Вряд ли эту картину нужно комментиро­вать.

Иногда приходится слышать, что с ростом производитель­ности труда, когда производство жизнеобеспечения, а следо­вательно и обязательный труд, будет занимать ничтожную часть времени, создадутся условия для бесклассового, бесструктур­ного общества, в котором не будет разделения труда и роль каждого индивидуума в обществе будет одинакова. Но это не­верно. Разделение труда не связано с тем, каковы цель и ре­зультат труда, а связано лишь со сложным и коллективным характером труда. Мы видим это на примере научной работы. Не производство предметов потребления является ее целью, а между тем разделение труда в науке существует и все увели­чивается. Интеграция и специализация неразделимы: это две стороны одного и того же движения. Так было при образова­нии многоклеточных организмов, так есть и будет при объе­динении людей в общество. До тех пор, пока общество будет существовать как целое, до тех пор будет существовать и раз­деление труда, и иерархическая система управления.

Есть две разновидности эгалитаризма: эгалитаризм права и эгалитаризм доли (участия). Первая разновидность утверж­дает, что все люди имеют от рождения равное право на общест­венное достояние и на участие во всех сторонах общественной жизни. Такой эгалитаризм полностью оправдан с точки зрения эволюционизма. Ибо любые формы неравенства, накладывае­мые на человека по соображениям, не связанным с его кон­кретной личностью, сокращают творческий потенциал общест­ва. Отрицательное отношение ко всем привилегиям , получае­мым по наследству, в частности к наследованию капитала, — всегда было и будет характерной чертой социализма. Но из эгалитаризма права вовсе не следует, что реальное участие каждого человека в общественной жизни и его доля в распре­делении результатов общественной деятельности должны быть одинаковыми, как этого требует вторая разновидность эгали­таризма. Разумеется, общество должно стремиться обеспечить наилучшие условия существования и наиболее полно удов­летворить всех своих членов, но эгалитаризм доли как принцип не имеет никакого разумного оправдания. Это принцип дейст­вует на общество разрушающе, и провести его в жизнь можно только, разрушив общество.

Социальная интеграция в СССР и в западных странах

Если собственность понимать не как какую-то мистическую связь между человеком и вещью, а как высший уровень в ие­рархии управления вещью, то собственность будет существо­вать до тех пор, пока будет существовать разделение труда, и это, между прочим, подчеркивал не кто иной, как Маркс. На­ционализация есть не уничтожение собственности, а передача ее в другие руки. Это не отрицается и советской официальной идеологий: считается, что частная собственность на средства производства заменена у нас на общественную. Но общественной собственностью можно считать только такие вещи, кото­рыми каждый член общества распоряжается по своему усмот­рению: например, воздух. При наличии иерархии управления вещами они являются собственностью организации, осущест­вляющей управление, точнее — собственностью высшего уров­ня иерархии в этой организации. С экономической точки зре­ния, советский общественный строй является государственным капитализмом. Государство в лице его верховных властите­лей является собственником огромной системы промышлен­ного и сельскохозяйственного производства. Фактически, это единственный собственник в стране, кроме него лишь кре­стьяне обладают крохотными приусадебными участками (кол­хозная собственность — не в счет; она формально считается общинной, но на деле принадлежит государству). С населе­нием государство-производитель вступает в рыночные отно­шения: оно покупает рабочую силу и продает продукты произ­водства. Оно стремится к максимальному расширению произ­водства и вообще ведет себя как заправский капиталист. Так как оно обладает почти абсолютной монополией (конкурируют с ним лишь продавцы на рынке и лишь в сфере продуктов пи­тания) и абсолютной монополией на рынке рабочей силы (толь­ко оно может нанимать людей на работу), государство само устанавливает цены на товары и заработную плату. В США су­ществуют специальные антитрестовские законы, чтобы предот­вратить захват рынка монополиями и навязывание потребите­лю завышенной цены; существует право на забастовки, чтобы предотвратить навязывание заниженной заработной платы. В Советском Союзе государство-капиталист находится в таких условиях, о которых западные капиталисты могут только мечтать.

(Впрочем, тепличные условия оказывают развращающее действие. Избавленное от необходимости конкурировать на рынке, государство-производитель и его каждая структурная компонента лишаются необходимости энергично использовать все возможности для повышения экономической эффективности. В первую очередь это относится к внедрению новой техники и повышению качества продукции — эти вечные заботы руководителей советской промышленности. Кроме того, государство может позволить себе роскошь продвигать людей вверх не по деловым качествам, а по "преданности делу партии".)

Экономическая жизнь не исчерпывает собою общественную жизнь, и экономический уклад не равнозначен общественному строю. Государственный капитализм — существенная черта советского образа жизни, но основным инструментом социальной интеграции в СССР является коммунистическая партия, то есть явление внеэкономическое. Партийная, а не производственная иерархия играет ведущую роль. При всей важности экономического развития единство партии и единство вокруг партии играют еще более важную — решающую — роль. И ког­да под вопрос ставится это единство, руководители, не заду­мываясь, жертву ют экономикой.