Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Турчин Валентин

Христианство исходит из безусловной веры в бессмертие души. При этом протест против смерти используется как сила, побуждающая человека принять такое учение,— ведь оно с самого начала обещает бессмертие. Под мощным воздействием критического разума представления о бессмертии души и о загробной жизни, некогда совершенно конкретные и ясные, становятся все более абстрактными и бледными, теряют свою эмоциональную убедительность. Соответственно, старые религиозные системы теряют свое влияние. Если говорить о человеке, воспитанном на идеях и образах современной науки, то воля к бессмертию может привести его лишь к одной цели — внести свой личный вклад в Великую Эволюцию, увековечить свою личность во всех последующих актах мировой драмы. Этот вклад, чтобы быть вечным, должен быть конструктивным. Такова Высшая Цель, которую ставит себе человек. Ее конкре­тизация зависит от состояния нашего знания — от наших пред­ставлений об Эволюции. Замечательной чертой этой целевой установки является органический синтез личного и всеобщего. Она порождает чувство ответственности за общее дело, за процесс Эволюции. Ибо все, что угрожает этому процессу, в частности тупой эгоизм обывателя, угрожает и личному вкладу каждого человека, грозит сделать его жизнь бессмысленной.

Во всех этих рассуждениях мы должны помнить, что различие между знанием и волей сохраняется, оно неустранимо. Если человек не может или не хочет совершить необходимого волевого акта, то никакая наука, никакая логика не заставит его принять Высшую Цель, ощутить свою ответственность за Вели­кую Эволюцию. Обывателя, твердо решившего жить рабом об­стоятельств и довольствоваться своим убогим частным идеа­лом, не возродит ничто, и он бесследно сойдет со сцены. Кто не хочет бессмертия, тот и не получит его. Подобно тому как животное, лишенное инстинкта размножения, не выполнит сво­ей животной функции, так и человек, лишенный воли к бес­смертию, не выполнит своей человеческой функции, изменит своему человеческому предначертанию.

От традиционных религий к социализму

С учетом всего вышесказанного, я называю социализмом — тем социализмом, который я принимаю и готов проповеды­вать, — религиозно-этическое учение, провозглашающее Высшей Целью человека неограниченную социальную интеграцию при обеспечении и развитии творческой свободы личности. Это — научный социализм, ибо, во-первых, его идея и его эмоциональ­ная убедительность зависят от "научно-философских" и "науч­но-художественных" образов, и во-вторых, инструментом ин­теграции провозглашается наука.

Такое понимание социализма, по-видимому, ближе всего к "этическому социализму" немецкой социал-демократии; если бы мне потребовалось обозначить свои взгляды каким-то из уже существующих терминов, то я, вероятно, остановился бы на этом словосочетании. Но я считаю чрезвычайно важным под­черкнуть религиозный, а не только чисто этический характер социализма. Религия включает в себя этику, но не исчерпывает­ся ею. Она содержит некое представление о сущем — представ­ление, которое не просто подводит нас к целевым установкам и нормам поведения, но и порождает определенные эмоции — религиозное чувство. Под этикой мы традиционно понимаем нечто бесстрастное, выведенное из соображений целесообраз­ности или постулированное в качестве априорного логического принципа, как аксиомы в математике. Религия апеллирует к чувству и воспитывает его. А непосредственной силой, движу­щей массами людей, являются чувства, эмоции. Один из наибо­лее действенных способов влияния разума на историю — через воспитание чувств. История социализма недвусмысленно указы­вает на ту роль, которую в этом движении играют эмоции. Про­тивники социализма видят в нем лишь игру разрушительных чувств. Но без детального анализа существа явления не следует судить о нем по начальным шагам. И совсем недопустимо про­сто игнорировать часть движения, как это делает в своей статье Шафаревич, игнорируя реформистские социал-демократические течения. Обличая социализм, он обличает лишь его варварскую форму. Можно даже сказать, что из варварского социализма он берет только варварство, а социалистический элемент игно­рирует. Шафаревич стоит на христианских позициях. Но ведь и христианство знает свою варварскую форму. Одни из первых христиан растерзали Ипатию. Аргументы Шафаревича против социализма — это аргументы римского патриция против хри­стианства.

Если отбросить всевозможные упрощения и вульгаризации, то мы найдем, что чувство, заключенное в представлении о со­циальной интеграции, созидательно. Оно задевает какие-то глу­бокие струны в душе человека. Идея бессмертия неотделима от идеи интеграции личностей (если, конечно, исключить наив­ные представления о такой загробной жизни, которая мало чем отличается от жизни в нашем мире). В традиционных религиях идея интеграции предстает в спиритуалистическом облачении, как единение в Боге. Спиритуализм, как и научный подход, влечет за собой определенный способ организации нашего духов­ного и чувственного опыта. Было бы неправильно просто отбра­сывать все, что сделано человечеством в прямой и тесной связи со спиритуалистическим подходом. Но вопрос в том, какой подход положить в основу мировоззрения, и в частности трактовки интеграции. Приняв за основу спиритуализм, мы закры­ваем себе дорогу к движению вперед. Максимум, на что мы можем здесь рассчитывать — это дать каждому человеку воз­можность определенных переживаний, быть может, весьма экзо­тических. Это не слишком много, особенно если учесть, что в создании экзотических переживаний со спиритуализмом небе­зуспешно конкурируют даже грубые химические методы воз­действия на мозг, не говоря уж о потенциально возможных биологических способах. Приняв за основу критический науч­ный метод и материалистический подход к интеграции, мы открываем перед собой фантастические (и, надо признаться, жутковатые) перспективы.

Переход от спиритуализма к научному методу — это метасистемный переход, ибо последний включает в себя критиче­ский анализ всякого словоупотребления и всяких форм орга­низации опыта, в том числе и спиритуалистических. Следова­тельно, этот переход — шаг по пути Эволюции, и он необратим. Социализм является прямым наследником великих религий прошлого, это единственная великая религия, возможная в век науки.

Спиритуалистическая трансцендентность прежних религий ус­тупает место в научном социализме сочетанию предельной аб­страктности в формулировке Высшей Цели и конкретности в производных целях на всех стадиях движения. Что нового вносит эта замена в религиозное чувство? Не действует ли она на него разрушительно?

Мне думается, что нет. Ведь природа человека остается неиз­менной. Если есть в ней нечто, вызывающее религиозное чувст­во, то оно никуда не денется. Преобразованию подвергается лишь концептуальная, вербальная сторона духовной жизни, причем, как я уже указывал, основные понятия, лежащие на границе с религиозно-эмоциональной сферой,— такие, как таинст­венность мироздания, смысл жизни, интеграция личностей, бес­смертие, трансцендентность,— не выходят из игры, но перео­смысляются. Это переосмысление является, в сущности, осовремениванием, приведением пограничного концептуального слоя в соответствие с реальностями нашего языка и мышления в научно-промышленную эру. Поэтому из общих соображений кажется скорее более вероятным, что это преобразование должно содействовать воспитанию религиозного чувства, а не подавлению его.

Размышления о смысле жизни в контексте идей об эволюции, творчестве и первозданной свободы личного волевого акта оказывают огромное влияние на психику человека, а следо­вательно и на его жизнь. О себе я совершенно точно знаю, что именно идеи. выраженные мною в "Феномене науки" и в данной книге, изменили мою структуру ценностей и сделали диссиден­том. Моя профессия (физика плюс кибернетика) играла в раз­витии этих идей определяющую роль. Между прочим, среди советских диссидентов непропорционально большая доля при­надлежит к ученым, а среди ученых - к физикам. Это, по-видимому, является результатом действия нескольких различных факторов, но я полагаю, что важнейшим из них является представление о Великой Эволюции, которое в качестве неотъемлемой составной части входит в мышление ученого, особенно физика, биолога, кибернетика. Иногда осознанно, иногда неосоз­нанно это представление служит основой для построения собственных нравственных критериев, не совпадающих с теми, которые навязываются циничным тоталитарным обществом.

Относительность общих принципов

Итак, основным отличием социализма 20-го века от социа­лизма 19-го века является то, что он гораздо более органично включает в себя идею свободы личности,— она входит не только в формулировку Высшей Цели, но и в представление об устрой­стве мира и механизме эволюции. Тоталитарный социализм со­ветского типа можно, с этой точки зрения, считать не только вар­варской формой социализма, но и не социализмом вовсе. Теперь перейдем к другим чертам современного научного мышления, накладывающим печать на социально-политическое мышление. Я хочу отметить две таких черты.

Есть одно отличие в стиле мышления современного ученого по сравнению с учеными предыдущих эпох (включая 19 век), на которое не часто обращают внимание, но которое имеет, как мне кажется, весьма ощутимые социальные последствия. Оно касается отношения ученого к содержанию своей работы. Раньше ученые мыслили исключительно в терминах открытий.

Считалось, что законы природы существуют как нечто вполне законченное; задача ученого лишь в том, чтобы обнаружить их, раскрыть глаза своим современникам на их существование. Теперь же, главным образом благодаря новой физике, психо­логия ученого заметно изменилась. Осознание того, что наука является лишь определенным способом организации чувственного опыта, оказалось необходимым физикам для их работы, для того чтобы понимать новые физические теории. Но прини­мая это представление, мы начинаем сознавать себя не столько открывателями, сколько творцами: создателями новых моде­лей действительности, которые оказываются более или менее пригодными для целей организации опыта. Элемент открытия не исчезает, конечно, совсем, но он скорее принимает характер удачного изобретения. В научных дисциплинах, более близких к непосредственному чувственному опыту, чем новая физика, этот фактор не играет такой большой роли, однако его влияние распространилось на философию и методологию науки в целом. Слова модель и моделирование принадлежат теперь к числу наиболее употребляемых в научной литературе. Ученый пред­почитает говорить, что он построил модель (или теорию), а не открыл закон. Термин "открытие" употребляется только по от­ношению к непосредственно наблюдаемым феноменам. Относи­тельность всех общих принципов и законов, их инструменталь­ный, служебный характер — эта мысль прочно укоренилась в науке.