Инерция страха. Социализм и тоталитаризм

Турчин Валентин

Все эти оправдания не стоят ломаного гроша, они рассыпа­ются при первой же попытке серьезного и честного размышле­ния. Но интеллигент и не хочет размышлять серьезно и честно, он предпочитает сохранять эти декорации, прикрывающие его страх и глубокий душевный надлом. И он осторожно пробирается между ними, чтобы не задеть и не разрушить их нечаянно. А к тем, кто разрушает декорации, кто подает пример честного и мужественного поведения и ставит интеллигента перед нравственным выбором, он испытывает порой настоящую ненависть, ибо такие люди нарушают его покой. Он не только лжет и боится, он не хочет перестать лгать и бояться — так он привык, так ему удобнее и спокойнее. Это — глубочайшее нравственное падение.

Нравственность. Совесть. Честь. Странное у нас отношение к этим понятиям. Нельзя сказать, что мы отрицаем их вовсе, относя к буржуазным предрассудкам. Нет. Но мы считаем эти понятия какими-то несерьезными, старомодными, "немарксистскими". Дескать, выплавка чугуна и стали — это серьезный фактор, это — базис, это важно для общества. А всякая там нравственность — это так, надстройка... Однако бывает, что с выплавкой чугуна и прочим "базисом" дело обстоит более или менее благополучно, а препятствием для нормального развития общества является именно массовое забвение некоторых элементарных нравственных принципов.

Именно так и обстоит дело у нас. Если заграничные тряп­ки для нас дороже чистой совести, если, боясь неприятностей по службе, мы способны предать товарища, — мы недостойны называться людьми и не заслуживаем человеческой участи.

Мы вовсе не должны требовать друг от друга какого-то героизма, какого-то необыкновенного мужества. Но разве не мы сами являемся источником лжи и лицемерия! Разве честные люди не могли бы договориться между собой просто быть честными, если бы они этого действительно хотели? Разве мы делаем хотя бы то, что вполне в наших силах? Нет, мы предпочитаем находить отговорки, мы предпочитаем без остатка погружаться в мелочные эгоистические заботы и не думать о долге и совести, о жизни и смерти, мы предпочитаем голосовать за неправду и, возвратясь домой, спокойно лгать своим детям, что мы — честные люди. 

Морально-политическое единство

Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства.

И. Сталин⁴

 Годы, последовавшие за 1968-м, были годами поляризации. Выкристаллизовалась категория людей (численно крошечная), которые отказались принять основной принцип тоталитариз­ма: подавление прав личности; их окрестили пришедшим с Запада именем "диссиденты". Остальные вернулись в лоно тоталитарного большинства. Общество безмолвно и безучаст­но наблюдает, как власти расправляются с диссидентами.

Я помню, как осенью 1972 года я обращался к одному известному астрофизику Икс с просьбой помочь астроному Крониду Любарскому, над которым вскоре должен был состоять­ся суд. К.А. Любарский, автор нескольких десятков научных работ и бывший председатель Московского астрономическо­го общества, был арестован за участие в издании "Хроники те­кущих событий". От академика Икс я просил немногого: напи­сать для суда характеристику Любарского как ученого. Я знал по опыту других политических процессов, в частности по про­цессу математика Р.И. Пименова, что такая характеристика, подписанная видным ученым, академиком, способствовала бы смягчению приговора. Икс принадлежал к числу первых академиков - подписантов, и это давало мне основания наде­яться на положительный результат моей миссии. Однако на­деждам не суждено было оправдаться. Времена переменились. Академик отказался написать характеристику.

Кронид Любарский был осужден на пять лет строгого ре­жима. Он — тяжело больной человек, у него ампутирована большая часть желудка. Каждый день пребывания в тюрьме для него — пытка.

Недавно произошел случай, незначительный сам по себе, но очень характерный для атмосферы последних лет. Профес­сор Ю.Ф. Орлов, физик, член-корреспондент Армянской Академии наук, позвонил академику Игрек, тоже физику, чтобы договориться о встрече и обсудить какие-то вопросы. Увы,

Ю.Ф. Орлов известен не только как физик, но и как один из наиболее активных диссидентов. Едва Игрек понял, кто с ним говорит, и не успев еще услышать, о чем тот хочет разговаривать, он поспешил предупредить:

— Только учтите, проблемы поступательного движения человечества меня не интересуют.

А ведь Игрек тоже подписал некогда письмо-протест против применения сталинских методов. Однако нынче диссиденты не в моде. Ведь "все равно ничего не сделаешь". Серьезные люди этим не занимаются. Будет ли человечество двигаться вперед или назад — академику это безразлично. Он заботится только о том, чтобы его не втянули в разные там выступления в защиту невинно заключенных и прочую чепуху.

По поводу отдельных случаев -- которых любой из диссидентов может привести великое множество — всегда есть возможность возразить, что это все-таки отдельные случаи, а не статистика. Но вот есть форма общественной активности, где статистика набирается автоматически, сама собой: это голосование на собраниях и заседаниях коллективных органов, таких как ученые советы научных институтов. Ленинградского литературоведа Эткинда уволили с работы в результате того, что КГБ довело до сведения руководства свое мнение о его неблагонадежности. Для увольнения человека, занимающего конкурсную должность в научном институте, необходимо решение ученого совета института, которое принимается путем тайного голосования. Такое решение и было принято, причем члены ученого совета высказались за увольнение Эткинда единогласно. Иностранные корреспонденты в Москве, передавая сообщение об этом за границу, очень удивлялись: как это так, что из пятидесяти с чем-то человек не нашлось ни одного, кото­рый при тайном голосовании оказался бы против увольнения по политическим причинам? Как это может быть?

Может быть, господа, может быть. Не зря советская пропа­ганда кричит на весь мир о морально-политическом единстве советского общества. Она, конечно, производит подтасовку, смещает смысл слов, но все же не врет напропалую. В своем пренебрежении к правам личности, отсутствии чувства собст­венного достоинства, в своем раболепии перед властью совет­ское общество едино: и морально, и политически.

Мне говорили (не знаю, насколько это верно), что члены ученого совета по какой-то причине имели зуб на Эткинда, и это отчасти объясняет (хотя, разумеется, никак не оправды­вает) результат голосования. Но вот перед моими глазами другой случай. В одном научном институте работал физик А.
– человек большой доброты и безукоризненной честности, с ру­мяным круглым лицом - живой символ русского доброду­шия и общительности. Я думаю, во всем институте не было и одного человека, который был бы настроен к нему недобро­желательно. И вот А. "провинился". Будучи членом КПСС, он написал письмо в высшие партийные инстанции, которое этим инстанциям не понравилось. Обратите внимание, А., в сущ­ности, лишь выполнял устав КПСС, согласно которому комму­нист должен сообщать вышестоящим инстанциям о тех дейст­виях нижестоящих инстанций, которые с его точки зрения являются неправильными. К тому же письмо, как и полагает­ся, было закрытое. Однако дело было в конце 1968 г., и в институте было то, что на партийном языке называется "слож­ная обстановка". Поэтому сверху спустили инструкцию: осу­дить вольнодумца. Ладно. В два счета провели партсобрание, осудили, вынесли строгий выговор. Потом собрали ученый со­вет. Сидят физики и думают: дело дрянь, обстановка сложная, надо А. наказать, а то как бы чего не вышло. Вносится предло­жение: перевести его с должности старшего научного сотруд­ника на должность младшего научного сотрудника. Это вле­чет понижение зарплаты более, чем на треть (а у А. жена и двое детей).

Лишь один человек счел предложение несправедливым — заведующий лабораторией Б. Встает он и говорит: зачем же понижать в должности? Ведь работает он прекрасно. Никаких претензий у нас здесь нет. Вынесли выговор по партийной линии, и хватит.

Тут все зашумели, замахали на Б. руками. Дескать, как можно так рассуждать, надо думать об интересах института и т. д. Перешли к тайному голосованию. Результат: единогласно за понижение в должности. Б. тоже голосовал за: ведь если был бы один голос против, ясно было бы, что этот голос его. Впрочем, это его не спасло: через некоторое время Б. был переведен с должности заведующего лабораторией на должность старшего научного сотрудника.

Репрессии против людей творческих профессий — ущемление или полное изгнание с работы — проводятся, как правило, вполне законным, "демократическим" путем. Общество само оскопляет себя, и эта традиция самооскопления передается следующему поколению.

Из института, в котором я работал до увольнения летом 1974 г., был уволен незадолго до меня кандидат технических наук А.М. Горлов. Вся его вина состояла в том, что он был знаком с А. Солженицыным и однажды, приехав к нему на дачу в отсутствие хозяина, нарвался на сотрудников КГБ, которые не то делали там обыск, не то устроили засаду. Горлова как следует избили и пригрозили, что если он не будет молчать, то ему будет худо. Горлов, однако, молчать не стал, и дело получило огласку. Естественно, у него начались неприятности на работе, и в конце концов он был уволен путем тайного голосования. Горлов проработал в этом институте 15 лет.