Инес души моей
Шрифт:
Среди тех немногих, кто решился идти с нами в Чили, был Хуан Гомес, статный и бравый молодой офицер, племянник покойного Диего де Альмагро. В один прекрасный день он явился ко мне и, теребя в руках бархатную шапочку и страшно стесняясь, поведал о своей связи с инкской принцессой, крещенной под именем Сесилии.
— Донья Инес, мы очень друг друга любим и не можем расстаться. Сесилия хочет ехать в Чили вместе со мной, — сказал он.
— Так пусть едет!
— Полагаю, дон Педро де Вальдивия не разрешит этого, ведь Сесилия беременна, — запинаясь, произнес молодой человек.
Это было серьезное препятствие. Педро совершенно ясно выражался в том смысле, что в такое долгое и трудное путешествие
— На каком она месяце? — спросила я.
— Примерно на третьем или четвертом.
— Вы хорошо понимаете, какой это будет риск для нее?
— У Сесилии очень крепкое здоровье. Кроме того, у нее будет все необходимые удобства и моя поддержка, донья Инес.
— Избалованная принцесса со свитой будет нам весьма некстати.
— Сесилия не помешает, сеньора. Уверяю вас, ее будет почти не заметно…
— Хорошо, дон Хуан. Не говорите об этом пока никому. Я сама выберу, как и когда сообщить об этом деле генералу Вальдивии. Готовьтесь к путешествию.
В благодарность Хуан Гомес подарил мне черного щенка с жесткой и колючей, как свиная щетина, шерстью, который скоро стал моей тенью. Я назвала его Бальтасаром, потому что на дворе было 6 января, День Поклонения волхвов[14]. Этот пес стал первым из династии очень похожих собак, его потомков, которые сопровождали меня в течение сорока лет.
Через два дня меня посетила инкская принцесса. Она прибыла в паланкине, который несли четверо мужчин, и в сопровождении четырех служанок, нагруженных подарками. Я никогда раньше вблизи не видела ни одного члена двора Великого Инки и сразу же заключила, что испанские принцессы побледнели бы от зависти при виде Сесилии. Она была очень молода и красива, с тонкими, почти детскими, чертами лица, невысокого роста и худощавая, но выглядела внушительно, потому что в ней было естественное величие, каким обладают те, кто с младенчества спал в золотой колыбели и привык, что ему прислуживают. Одета она была по моде инкской империи, очень просто и элегантно. Голова у нее была не покрыта, а распущенные волосы походили на черный атласный блестящий плащ и закрывали всю спину до пояса. Она сообщила, что ее семья желает помочь нам со снаряжением янакон при условии, что мы не будем заковывать их в цепи. Альмагро вел индейцев в цепях под предлогом того, что таким образом одним махом убивает двух зайцев не дает индейцам убежать и везет железо. Из-за тяжести этих цепей умерло больше несчастных, чем от суровости климата. Я заверила принцессу, что у Вальдивии и в мыслях не было поступать так, но она напомнила мне, что виракочи обращаются с индейцами хуже, чем со скотом. Могу ли я отвечать за поведение Вальдивии и остальных испанских участников экспедиции? — спросила она. Нет, я не могла отвечать за них, но обещала быть начеку и к слову поблагодарила за сострадание и отзывчивость, ведь, насколько мне было известно, знатные инки редко заботились о своем народе. Она удивленно посмотрела на меня.
— Смерть и наказания — в порядке вещей, а вот цепи — нет. Это унизительно, — объяснила она на хорошем испанском, которому научилась от своего возлюбленного.
Сесилия привлекала внимание своей красотой, нарядами из самых тонких перуанских тканей и манерами члена королевской семьи, которые ни с чем не спутаешь. Но ей удалось затаиться и оставаться практически незаметной первые пятьдесят лиг нашего путешествия, пока я не нашла подходящего момента, чтобы поговорить с Педро. Он поначалу, как и следовало ожидать, вспыхнул от ярости — ведь нарушен был один из его приказов.
— Если бы я была в положении Сесилии, мне пришлось бы остаться дома… — вздохнула я.
— А ты, часом, не в таком положении? — спросил он с надеждой, потому что ему всегда хотелось иметь детей.
— К
Сесилия выдержала переход через пустыню, проделав часть пути верхом на муле, часть — в гамаке, который несли ее слуги, и ее сын стал первым ребенком, родившимся в Чили. Хуан Гомес отплатил нам безоговорочной преданностью и принес много пользы в последующие месяцы и годы.
Когда все уже было готово к началу похода с горсткой солдат, изъявивших желание присоединиться к нашему предприятию, возникло неожиданное препятствие. Один вельможа, бывший секретарь Писарро, прибыл из Испании с королевским разрешением на завоевание территории к югу от Перу, от Атакамы и до Магелланова пролива. Его звали Санчо де ла Ос, он обладал приятными манерами и источал потоки приветливых слов, но душой был лжив и низок. Он ходил франтом, носил наряды с каскадами кружев и опрыскивался духами. Мужчины сначала посмеивались у него за спиной, но скоро стали копировать его манеры. Этот человек оказался более опасным для экспедиции, чем безжалостность пустыни и ненависть индейцев, вместе взятые.
Де ла Ос не заслужил, чтобы его имя упоминалось в этой хронике, но я не могу не сказать о нем, потому что позже он еще появится на сцене. Если бы ему удалось воплотить свои замыслы, то ни Педро де Вальдивия, ни я не смогли бы исполнить свою судьбу. С его появлением людей, намеревавшихся заняться одним и тем же делом, стало двое. Несколько недель казалось, что наше предприятие невозможно спасти, но после множества споров и задержек губернатор маркиз Франсиско Писарро решил, что оба могут двинуться на завоевание Чили, в статусе компаньонов. По плану Вальдивия должен был идти посуху, а де ла Ос — морским путем, и встретиться в Атакаме. «Ты остерегайся этого Санчо, да, мамитай», — предупредила меня Каталина, когда узнала эту новость. Она его еще ни разу не видела, но гадательные ракушки поведали ей всю подноготную этого человека.
Мы двинулись в путь жарким январским утром 1540 года. Чтобы проститься с Вальдивией, из Сьюдад-де-лос-Рейес в сопровождении нескольких офицеров приехал Франсиско Писарро. В подарок он привез нескольких скакунов — это был его единственный вклад в экспедицию. В колокола начали звонить еще на рассвете, и звон этот всполошил птиц в небе и зверей на земле. Епископ отслужил мессу — мы все на ней присутствовали — и обратил к нам речь о вере и обязанности христианина нести крест в самые отдаленные уголки Земли; потом он вышел на площадь, где с тюками и животными стояла тысяча янакон, и благословил их. Каждая группа индейцев получала приказы от своего начальника, кураки, который, в свою очередь, подчинялся темнокожим надсмотрщикам, а уже те — бородатым испанцам-виракочам. Не думаю, что индейцы оценили епископское благословение, но, быть может, почувствовали, что сияющее солнце в то утро было добрым предзнаменованием. Большинство из них были молодые мужчины, не считая нескольких самоотверженных женщин, которые решились следовать за мужьями, даже понимая, что им не придется больше увидеть своих детей, оставшихся в Куско. Конечно, с нами ехали и наложницы солдат, число которых по пути росло за счет пленных девушек из разграбленных деревень.
Дон Бенито объяснил мне разницу между первой и второй экспедициями. Альмагро стоял во главе отряда из пятисот солдат в сияющих латах, с яркими знаменами и значками, поющих во весь голос; с ним шли несколько церковников с огромными крестами, многие тысячи янакон, нагруженных снаряжением, целые табуны лошадей и других животных, и все это двигалось вперед под звуки труб и литавр. В сравнении с этим великолепием наша экспедиция могла показаться несколько комичной: помимо Педро де Вальдивии и меня — ведь при необходимости я тоже была готова взяться за шпагу, — наш отряд состоял всего из одиннадцати солдат.