Инес души моей
Шрифт:
Педро де Вальдивия добирался до Кальяо целый месяц, потому что останавливался во многих местах на севере, ожидая вестей из Сантьяго. Ему нужно было убедиться, что Вильягра ловко справился с ситуацией и прикрыл тылы. Педро знал о попытке бунта Санчо де ла Оса — до него добрался гонец с этой дурной новостью, — но не хотел брать на себя прямую ответственность за его смерть, потому что это могло принести проблемы с правосудием. Педро остался весьма доволен тем, как его заместитель на свой манер расправился с заговором, хотя изобразил удивление и недовольство этими событиями, помня о том, что враг обладал хорошими связями при дворе Карла V.
Пытаясь добиться моего прощения, Педро послал мне из Ла-Серены с гонцом письмо, в котором изъяснялся в любви, и причудливый золотой перстень в придачу. Письмо я разорвала в клочки, а кольцо подарила Каталине с тем условием, чтобы оно никогда не попадалось мне на глаза, потому что от одного его вида кровь во мне закипала.
По дороге на север губернатор присоединил к своему отряду группу из десяти опытных капитанов, которых
Чтобы подойти к Куско, где должна была произойти встреча с мятежной армией Гонсало Писарро, Вальдивия повел солдат по узким инкским тропам, вырубленным на краю пропастей. Войско двигалось вперед, как вереница насекомых, а над ним нависали массивные сизые горы: вокруг были лишь камни, лед, окутанные облаками вершины, ветер и кондоры. Окаменевшие корни растений иногда вздымались из расщелин, и люди хватались за них, чтобы хоть на мгновение отдохнуть от тяжкого восхождения. Конские копыта скользили по скалам, и солдатам, привязанным друг к другу веревками, приходилось держать лошадей за гривы, чтобы не дать им упасть в пропасть. Пейзаж был давящей и грозной красоты: весь окружающий мир состоял лишь из слепящего солнца и глубоких теней. Ветер и град создали дьявольские фигуры на склонах гор. В расщелинах скал сверкал рассветными цветами лед. По утрам солнце, окрашивавшее вершины рыжими и красными мазками, казалось далеким и холодным; по вечерам свет гас так же внезапно, как загорался утром, и горы погружались во тьму. Ночи казались бесконечными; никто не мог пошевелиться в этой темноте, люди и животные дрожали от холода и прижимались друг к другу, цепляясь за края ущелий.
Чтобы облегчить немощь от горной болезни и придать сил измученным людям, Вальдивия приказал всем жевать листья коки, как делали индейцы кечуа с незапамятных времен. Узнав, что Гонсало Писарро приказал срезать мосты, чтобы не дать людям ла Гаски переправиться через реки и пропасти, Педро велел янаконам плести веревки из волокон растений, которые попадались вокруг, и это выходило у них потрясающе быстро. Сам он с небольшой группой храбрецов тайно поехал вперед. Добравшись под прикрытием горного тумана до одной из переправ, разрушенных Писарро, он отдал приказ индейцам сплетать веревки в косы по шесть штук традиционным способом кечуа и делать из них висячий мост. Днем позже, когда к тому месту подошел ла Гаска со всем остальным войском, проблема переправы была уже решена. Им удалось перевести на другую сторону почти тысячу солдат, пятьдесят всадников, бесчисленное количество янакон и тяжелое оружие, балансируя на веревках над ужасающей пропастью, в которой завывал ветер. После этого Вальдивии пришлось заставить усталых людей пройти еще две лиги вверх по крутому склону со всем снаряжением на плечах и волоча за собой пушки, чтобы добраться до выбранного им места, откуда он рассчитывал нанести удар по армии Гонсало Писарро. Как только пушки были размещены на стратегических высотах, он решил дать солдатам пару дней отдыха для восстановления сил, а сам в это время, как когда-то поступал его учитель, маркиз де Пескара, лично проверял размещение артиллерии и аркебузиров, разговаривал с каждым солдатом, давая наставления относительно грядущей битвы, и разрабатывал план сражения. Я будто вижу, как он скачет верхом в новых доспехах, энергичный и нетерпеливый, как заранее просчитывает перемещения противника и планирует атаку, будто хороший шахматист, которым он, впрочем, и был. Он был уже не молод, ему исполнилось сорок восемь лет, он немного располнел, и давнишняя рана на бедре давала о себе знать, но все же еще мог проводить в седле по двое суток без отдыха, и в эти моменты — я знаю — он чувствовал себя непобедимым. Он был настолько уверен в победе, что пообещал ла Гаске, что в этой схватке они потеряют не более тридцати человек, и это обещание сдержал.
Как только горы огласил первый пушечный залп, писарристы поняли, что имеют дело с прекрасным военачальником. Многие солдаты, которым изначально не очень-то нравилась идея сражаться против короля, покинули ряды Гонсало Писарро и перешли в армию ла Гаски. Рассказывают,
Ла Гаска выполнил свое обещание подавить восстание и вернуть Перу Карлу V; теперь он должен был занять место низложенного Гонсало Писарро, приняв на себя всю огромную власть, которую предполагал этот пост. Своим триумфом он был обязан могучему капитану Вальдивии и отплатил ему подтверждением титула губернатора Чили, который давно уже был дан ему жителями Сантьяго, но до тех пор не был утвержден короной. Кроме того, ла Гаска наделил Вальдивию полномочиями набирать солдат и увозить их в Чили, если только это не будут мятежники-писарристы или перуанские индейцы.
Вспоминал ли Педро обо мне, проходя триумфатором по улицам Куско? Или он был тогда слишком занят своей славой и собственной персоной? Я тысячу раз спрашивала себя, почему он не взял меня с собой в этот поход. Если бы он взял меня, наша судьба сложилась бы по-другому. Да, он ехал принимать участие в военной кампании, но я была ему спутницей не только в мирное время, но и на войне. Стыдился ли он меня? Меня — своей любовницы, сожительницы, наложницы? Это в Чили я была доньей Инес Суарес, губернаторшей, и никто уже не помнил, что мы с Педро не состоим в законном браке. Я сама часто забывала об этом. Наверное, в Куско, а потом и в Сьюдад-де-лос-Рейес женщины не давали Педро проходу: он был абсолютный герой гражданской войны, хозяин и правитель Чили; он был, как многие думали, сказочно богат и все еще красив; для любой женщины было бы огромной честью стать его спутницей. Кроме того, уже составлялся заговор с целью убить ла Гаску, клирика фанатичной строгости, и поставить на его место Педро де Вальдивию, но никто не отваживался рассказать об этом плане самому заинтересованному лицу, потому что для него это было бы оскорблением. Оружие рода Вальдивия всегда служило верой и правдой королю и никогда не обратилось бы против него, а ла Гаска был представителем короля.
В моем возрасте уже смешно строить догадки о том, сколько женщин было у Педро в Перу, тем более что и у меня совесть не совсем чиста: именно в это время начались мои любовные отношения с Родриго де Кирогой. Однако нужно сказать, что он сам не проявлял в этом никакой инициативы и никак не показывал, что догадывается о моих смутных желаниях. Зная, что он никогда не пошел бы на предательство своего друга Педро де Вальдивии, я опасалась нашей взаимной симпатии, так же как опасался ее он. Обратила ли я внимание на Кирогу оттого, что была покинута, или потому, что хотела отомстить Педро за то, что он оставил меня? Не могу сказать. Ведь мы с Родриго любили друг друга целомудренно, глубокой и отчаянной любовью, которую никогда не выдавали словами, а только взглядами и выражением лиц. С моей стороны это была не пылкая страсть, какую я чувствовала к Хуану де Малаге или Педро де Вальдивии, а скромное желание быть рядом с Родриго, жить с ним одной жизнью, заботиться о нем. Сантьяго был маленьким городком, где сохранить в тайне нельзя было ничего, но репутация Родриго была столь безупречна, что никто не распускал сплетен о нас, хотя мы с ним встречались каждый день, если только он не был занят военными делами. Предлогов для встреч было более чем достаточно: он помогал мне с моими проектами строительства церкви, скитов, кладбища и больницы, а я взяла на себя заботы о его дочери.
Исабель, ты, конечно, этого не помнишь, ведь тебе в ту пору было всего три года. Эулалия, твоя мать, которая очень любила и тебя, и Родриго, умерла во время эпидемии тифа. Твой отец привел тебя за руку ко мне домой и сказал: «Донья Инес, приглядите за моей дочерью несколько дней, прошу вас. Понимаете, мне надо поехать разделаться с кучкой дикарей, но я скоро вернусь». Ты была молчаливой, но подвижной девочкой, с личиком, похожим на мордочку ламы, с такими же красивыми глазами, окаймленными длинными ресницами, и с таким же выражением любопытства, с волосами, завязанными в два хвостика, как ушки этого животного. От своей матери из племени кечуа ты унаследовала кожу карамельного цвета, а от отца — аристократические черты. Хорошая смесь. Я полюбила тебя с того самого момента, как ты впервые переступила порог моего дома, прижимая к груди деревянную лошадку, которую выстругал для тебя Родриго. Отцу я так тебя и не вернула: под разными предлогами ты оставалась у меня, пока мы с Родриго не поженились, а потом ты уже по праву стала членом моей семьи. Меня ругали за то, что я тебя баловала и обращалась как со взрослой; мне говорили, что так я воспитаю чудовище. Представь себе, как сильно разочаровались эти критиканы, увидев результат.
За эти девять месяцев нам в Чили пришлось столкнуться с индейцами в нескольких битвах и выдержать бессчетное количество небольших стычек с ними, но нам удалось не только удержаться в прежних местах поселений, но и основать новые города. Казалось, что нам ничто не угрожает, но чилийские индейцы на самом деле так и не смирились с нашим присутствием на их земле, в чем мы удостоверились в последующие годы. На севере индейцы под командованием Мичималонко годами готовились к большому восстанию, но больше не решались нападать на Сантьяго, как нападали в 1541 году; вместо этого они сконцентрировали свои усилия для атак на небольшие поселения на севере страны, где испанские колонисты были практически беззащитны.