Инес души моей

Альенде Исабель

Дом Хуана и Сесилии был гораздо меньше и скромнее нашего, но она с чудесным вкусом украсила его мебелью и безделушками из Перу, многие из которых были даже привезены из бывшего дворца Атауальпы. Полы были покрыты в несколько слоев разноцветными шерстяными коврами с инкскими орнаментами; ноги при ходьбе в них просто утопали. В доме пахло корицей и шоколадом, который она умудрялась где-то доставать, в то время как все остальные довольствовались мате и местными травами. Она с детства во дворце Атауальпы так привыкла к этому напитку, что в тяжелые для Сантьяго времена, когда мы все страдали от голода, она плакала не от желания съесть кусочек хлеба, а от желания выпить шоколада.

До прибытия испанцев в Новый Свет шоколад пили только знать, жрецы и высокопоставленные военные, но мы быстро освоили его.

Мы с Сесилией сели на большие подушки, и молчаливые служанки подали нам этот ароматный напиток в серебряных пиалах, сделанных искусными мастерами кечуа. Сесилия, которая на людях всегда появлялась одетой на испанский манер, дома носила более удобную одежду, принятую при дворе Инки: на ней была прямая юбка до щиколоток и вышитая туника, перехваченная на поясе ярким плетеным кушаком. Она ходила босая, и я не могла не сравнить совершенные ступни принцессы со своими грубыми ногами крестьянки. Волосы у нее были распущены, а единственным украшением на ней были тяжелые золотые серьги, передававшиеся в их роду по наследству. Их она привезла в Чили таким же загадочным способом, как и мебель, украшавшую ее дом.

— Если Педро обратит внимание на твои морщинки, это будет означать, что он тебя разлюбил, и, что бы ты ни делала, тебе не удастся изменить его чувства, — сказала она, когда я изложила свои сомнения.

Не знаю, были ли ее слова пророческими, или она, знавшая даже самые сокровенные секреты, уже знала то, что мне еще было неизвестно. Но чтобы порадовать меня, она поделилась со мной своими кремами, лосьонами и духами, которыми я усердно пользовалась несколько дней, ожидая приезда своего возлюбленного.

Но прошла неделя, за ней другая и еще одна, а Вальдивия в Сантьяго не появлялся. Он жил на корабле, стоявшем на якоре в бухте Конкон, и управлял оттуда, посылая в Сантьяго гонцов, но ни одно из его посланий мне не предназначалось. Я не могла понять, что происходит. Я мучилась от неизвестности, гнева и надежды, страшилась мысли, что он разлюбил меня, и старалась во всем отыскать хоть что-то обнадеживающее. Я попросила Каталину погадать мне, но на этот раз в своих ракушках она ничего не разглядела, а может, просто не решилась рассказать мне, что она там увидела. Проходили дни и недели, а весточки от Педро так и не было. Я не могла есть и практически не спала. Целыми днями я работала на износ, а по ночам бродила по галереям и залам дома, как бык по загону, нервно выбивая каблуками искры из пола. Я не плакала, потому что на самом-то деле чувствовала не печаль, а ярость, и не молилась, потому что, как мне казалось, Дева Заступница не поняла бы моих горестей. Тысячу раз у меня был соблазн поехать навестить Педро на корабле и разом выяснить, почему он так себя ведет, — ехать туда было всего два дня верхом, — но я так и не решилась, потому что инстинкт подсказывал мне, что в такой ситуации не стоит бросать ему вызов. Наверное, я предчувствовала несчастье, но из гордости не хотела ничего формулировать словами. Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня униженной, а уж тем более Родриго де Кирога, который, к счастью, не задавал лишних вопросов.

Наконец в один прекрасный жаркий день в мой дом явился капеллан Гонсалес де Мармолехо. Вид у него был совершенно измученный. Он съездил в Вальпараисо и вернулся оттуда за пять дней, и все тело у него болело от долгой скачки. Я достала бутылку своего лучшего вина и пригласила клирика к столу, едва сдерживая нетерпение, потому что знала, что он привез вести для меня. Педро уже едет в

Сантьяго? Или он зовет меня к себе? Мармолехо прервал мои расспросы, вручил мне запечатанное письмо и с поникшей головой ушел пить вино на увитую бугенвиллеей галерею, оставив меня читать одну.

Педро в кратких и точных словах сообщал мне решение ла Гаски, уверял меня в своем уважении и восхищении, не упоминая про любовь, и просил внимательно выслушать Гонсалеса де Мармолехо. Герой военных кампаний во Фландрии и Италии, подавления восстаний в Перу и завоевания Чили, самый известный и храбрый солдат во всем Новом Свете боялся встречи со мной и поэтому месяцами скрывался на корабле! Что с ним произошло? Я и представить себе не могла, что заставило его бежать от меня. Может, я превратилась во властную ведьму или в мужеподобную бабу? Может, я слишком безоговорочно верила в силу нашей любви? Я ведь даже ни разу не спрашивала себя, любит ли Педро меня так же сильно, как я его: для меня это был бесспорный факт. Нет, решила я наконец. Моей вины здесь нет. Это не я изменилась, а он. Почувствовав, что стареет, он испугался и захотел снова стать героем-воином и юным любовником, каким был много лет назад. Я слишком хорошо его знала, поэтому рядом со мной он не мог начать все заново, всего лишь облачившись в свежие одежды. Передо мной он не смог бы скрывать свои слабости и возраст, и, понимая это, он решил просто отстраниться от меня.

— Падре, прошу вас, прочтите письмо и скажите, что все это означает, — сказала я, протягивая листы клирику.

— Я знаю, что там написано, дочь моя. Губернатор удостоил меня большого доверия и даже просил у меня совета.

— То есть это вы придумали такую жестокость?

— Нет, донья Инес. Это приказы ла Гаски, самого высокопоставленного королевского и церковного чиновника в этой части света. Вот здесь у меня бумаги, можешь взглянуть сама. Ваша внебрачная связь с Педро стала причиной громкого скандала.

— Теперь, когда я больше не нужна, моя любовь к Педро — скандал. А вот когда я находила воду в пустыне, лечила больных, хоронила погибших, спасала Сантьяго от индейцев — тогда я была святая.

— Я понимаю твои чувства, дочь моя…

— Нет, падре, вы и представить себе не можете, что я чувствую. Какая дьявольская ирония в том, что только сожительница во всем виновна, притом что она свободна, а он — женат! Меня не удивляет низость ла Гаски — он священник, что уж тут, а вот трусость Педро — удивляет очень.

— У него не было выбора, Инес.

— У благородного человека всегда есть выбор, когда речь идет о защите чести. Падре, предупреждаю вас, что из Чили я не уеду: я завоевала эту землю и основала здесь города.

— Смири свою гордыню, Инес! Полагаю, ты не хочешь, чтобы сюда явилась инквизиция и по-своему разобралась с тобой.

— Вы мне угрожаете? — спросила я с содроганием: при упоминании инквизиции у меня всегда по телу бегут мурашки.

— Этого у меня и в мыслях не было, дочь моя. Я приехал с поручением от губернатора предложить решение, которое позволит тебе остаться в Чили.

— Какое же это решение?

— Ты могла бы выйти замуж… — наконец произнес капеллан, пытаясь совладать с приступами кашля и ерзая на стуле. — Это единственный способ, чтобы тебе остаться в Чили. В достойных мужчинах, готовых взять в жены женщину с такими достоинствами и таким богатым приданым, недостатка не будет. А когда твоя собственность будет записана на имя мужа, никто не сможет отнять ее у тебя.

Долгое время я не могла произнести ни слова. Я не могла поверить, что Педро предлагает мне такой извращенный выход — последний из тех, что могли бы прийти в голову мне.